Справедливости ради следует отметить, что Светкино рвениенавестить попавшего в аварию папеньку меня немало удивило. Когда мы с еематерью развелись, ей было семь лет, и ее жизнепонимания оказалось более чемдостаточным, чтобы расставить все точки над i: папа плохой, потому что бросаетмаму с дочкой, а мама святая. То обстоятельство, что папа ушел от мамы, потомучто ему надоело терпеть ее бесконечные любовные похождения на стороне, ребенканикак не смутило, ибо было ему неизвестно. У мамы хватило ума, а у папы совестине афишировать сей нелицеприятный факт. Светка все последующие пятнадцать летотносилась ко мне холодно, с презрительным снисхождением принимая деньги,которые я им привозил, и отказывая мне в нормальном общении. И вдруг такойпорыв... Повзрослела, что ли? Или мать наконец-то соизволила поведать ей правдуо причинах нашего развода?

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны какхорошо было бы, пользуясь ситуацией, наладить отношения с дочерью! Но с другой- ни один нормальный отец не захочет, чтобы ребенок увидел его в подобномсостоянии - подавленным, расстроенным, напуганным. Да-да, вот это и есть самоеглавное: я был напуган. Я боялся неизвестности, я не знал и, как ни силился, немог вспомнить ничего из того, что произошло после поворота с Садового кольца кКомсомольской площади. Может быть, мы со Светкой за это время нашли общий языки подружились, а я не помню? Может быть, мы напрочь рассорились с Мусей и онабольше не является моим агентом, а я, как дурак, жду ее помощи и надеюсь толькона нее? Может быть, Лина развелась со мной и уехала в Шотландию с новым мужем?Или это я с ней развелся? Может, я уже и жениться на ком-нибудь успел? Хорошобы выяснить, на ком... Может быть, я уже перестал быть самым известным и самымиздаваемым писателем России? Я все еще мню себя героем, а на самом деле я давноуже никто. Я не мог понять, чего хочу больше: узнать правду, даже если онаубийственно неприятна, или еще какое-то время пребывать в счастливом неведении.И узнать страшно, и не знать страшно. Кажется, в психологии это называетсякогнитивным диссонансом. Или я что-то путаю? В психологии я не особенно силен,так, кое-чего нахватался по верхушкам, когда писал книгу о ребятах из службыспасения. Она называлась "Последний шанс" и до сих пор устойчивосидит в десятке бестселлеров, несмотря на то что первое издание было четырегода назад, а суммарный тираж перевалил за три миллиона экземпляров. Впрочем,почему четыре года назад? Не четыре, а шесть, я все еще продолжаю мыслитькатегориями девяносто девятого года. И находится ли "Последний шанс"до сих пор в списке бестселлеров, мне неизвестно. Черт возьми, как труднопривыкать к этому новому мышлению!

Наверное, это все-таки хорошо, что все случилось наканунеДлинных праздников и никого из моих близких нет в Москве. К тому времени, когдаони вернутся, я справлюсь с ужасом и растерянностью, преодолею слабость инаберусь сил для того, чтобы узнать... А может быть, мне повезет и словадоктора окажутся пророческими. Пройдет несколько дней, и я все вспомню. Сам.

* * *

Светка ворвалась в палату как ураган. Несмотря на то что мневсе еще был противопоказан яркий свет и зашторенные окна поддерживали полумрак,появление дочери оказалось для меня сродни карнавалу - так много красок иблесток было на ее одежде и на ней самой. Блеклая больничная палата тут жерасцветилась яркими пятнами оранжевых апельсинов, бордовых гранатов, красочныхпакетов с соками и пестрых фантиков шоколадных конфет. И среди всего этоготропического многоцветья махал крылышками и летал по сумрачной палате яркийвеселый попугайчик - моя дочь Светлана. Интересно, какой у нее сейчас цветволос? Когда-то был радикальный зеленый, потом розовый, потом бордовый, а впоследний раз ее головка напоминала яичный желток. Но последний раз, как ятеперь понимаю, был два года назад. Изменилось ли что-нибудь? Да нет, непохоже, света недостаточно, чтобы точно определить, во что теперь выкрашен мойпопугайчик, но то, что волосы у нее не русые, каковыми наградила ее природа,это точно. Ну, почти точно. И блестящие точки - это, несомненно, те самыеметаллические шарики, которые торчали и раньше у нее в ушах и на крыльях носа.

- Пап, а ты что, правда, ничего не помнишь? - началаона с места в карьер.

Признаться, я почувствовал себя оскорбленным. Ни"здрасьте", ни "как ты себя чувствуешь", ни словсопереживания и ободрения. Но откуда она узнала? Неужели Василий Григорьевич ейсказал о моей амнезии? Ну да, наверное, он, ведь я не успел предупредить его,что хотел бы пока сохранить это в тайне.

- Кто тебе сказал? - строго спросил я, пытаясь сесть накровати, дабы не выглядеть совсем уж беспомощным инвалидом.

- Мне - доктор, когда звонил. А вообще-то все знают. Тычто! Там внизу знаешь, что делается? Толпы!

- Где - внизу? Какие толпы?

- Твои поклонники из числа местных, на встречу скоторыми ты не доехал. Дежурят по очереди, они мне сами сказали, я с нимитолько что разговаривала. Волнуются, как ты да что ты. Им кто-то из медсестерсказал, что ты потерял память, так они уже два дня возле больницы тусуются, всеобсуждают, как ты теперь жить будешь и сможешь ли книжки писать. Друг другу"Просто Марию" пересказывают и гадают, у тебя так же, как у Марии,или как-то по-другому.

- Какую Марию? - не понял я.

- Ну сериал такой был, мексиканский, что ли, илибразильский. Вот, а еще там журналисты пасутся, им тоже кто-то сообщил и проаварию, и про потерю памяти, и они ждут, когда можно будет урвать кусочекинформации. Врачи-то молчат как партизаны, и сестры тоже, им, видно, внушениесделали после того, как поклонники начали больницу осаждать. В общем, пап, вовсех газетах уже про тебя написали, но без подробностей. Теперь ждут деталей.

Светка говорила быстро и возбужденно, и даже в сумраке мнебыло видно, как блестят ее глаза. Как только она выйдет отсюда, на неенабросятся журналисты, она ведь не медик и тайну хранить не обязана. И я точнознал, что она ее хранить не будет.

- Как твои дела? - как можно спокойнее спросил я,пытаясь увести разговор от проблем моей провалившейся памяти.

- А, какие там дела! - она беззаботно махнула рукой. -За неделю ничего существенного не произошло, а все остальное ты и так знаешь.

Выходит, я виделся с ней неделю назад. Интересно, при какихобстоятельствах? Приходил к ним домой, давал очередную порцию денег? Иливстречался с дочерью отдельно?

- Ну, всякое бывает, - осторожно ответил я, в полномтумане нащупывая ногой тропинку. - За неделю ты и замуж могла выйти, и институтбросить.

- Пап, ты что?

Глаза у Светки расширились, потом внезапно сузились ипревратились в щелочки, сквозь которые едва пробивался блеск светлых глаз.Попугайчик сел на веточку и склонил набок пеструю головку, обдумывая ситуацию.

- Ты что, - медленно произнесла она, - и в самом деленичего не помнишь?