- Короче говоря, вы хотите, чтобы я освободил вас отсвоего присутствия, - сухо констатировал я.

- Это грубо по форме, но верно по смыслу, -одобрительно кивнула главврач, после чего моя медузка запереливалась всеми цветамирадуги. Однако оттенки пока еще были в основном холодными. - Первую помощь мывам оказали, и теперь вам пора перебираться в более подходящее место.

- Но вы не имеете права меня выгонять, я болен.

- Ну что вы, Андрей Михайлович, - ее голос чуть смягчился,на медузкином теле проступили пятна теплого терракотового отлива, - никто васне выгоняет. Я всего лишь прошу вас принять во внимание, с какими трудностямимы сталкиваемся в связи с вашей госпитализацией. Если вы хотите остаться здесь,вам придется лежать в одной палате с пятнадцатью другими больными. Вас этоустроит?

Хороший вопрос. Хотел бы я посмотреть на человека, которогоэто устроило бы. Они не хотят со мной возиться, они боятся скандала, если вдругчто не так, но готовы пойти на риск, если я окажу спонсорскую помощь. А коль неокажу, то и они забесплатно рисковать не хотят. Что ж, разумно. Во всякомслучае, я Медузу понимал.

- Давайте договоримся так: я полежу у вас еще несколькодней, пока не начнут возвращаться с огородов ваши пациенты. За это время, янадеюсь, объявится кто-нибудь из моих близких и все устроит.

- Я сама могу все устроить, - с готовностью отозваласьглавврач. Обзвоню московские клиники, узнаю, где самые лучшие невропатологи,где хорошие условия. Мы дадим вам транспорт, чтобы вы могли доехать до места.Нужно только, чтобы вы мне сказали, о какой сумме может идти речь. Сколькоденег вы можете потратить на клинику? Я так понимаю, что в бесплатном отделениивы лежать не захотите, там и уход куда хуже, и условия, и питание, и отдельныхпалат нет. Назовите мне сумму, и уже завтра вы будете лежать в прекраснойбольнице и есть на завтрак бутерброды с икрой.

Назовите сумму... Легко сказать. Я даже не знаю, что у менясейчас происходит с деньгами. Если я действительно сдал в январе новую книгу,то должен был получить гонорар, но ведь я не дал денег Светке, значит, возникликакие-то проблемы. Какие? Деньги понадобились на что-то другое, более важное?Возможно. Но на что? И сколько? Я понятия не имею, что делается сейчас с моимисчетами и с наличными, которые хранятся дома. И не узнаю до тех пор, пока либосам не вспомню, либо не появится человек, который в курсе моих финансовых дел.А кто может быть таким человеком? Жена Лина? Да, если она у все еще моя жена.Муся Беловцева? Да, если она все еще мой литагент. Слишком много"если". И слишком много неизвестности. А эта толстая баба, сидящая настуле напротив моей койки, не желает этого понимать. Может быть, она вообще непонимает, что такое амнезия, что такое пропасть, в которую провалились два годатвоей жизни? Она думает, что мне легко принять решение. Если бы так!

- Поймите меня правильно, - я выбирал слова осторожно ибоязливо, чтобы не обидеть главврача и не нарваться на суровую отповедь, - ябуду с вами откровенен, потому что вы врач. Вы знаете, что я потерял память.Постарайтесь встать на мое место и вам сразу станет очевидным, что я не могупринимать никаких решений, ибо не знаю, во что превратилась моя жизнь запоследние два года. Скажу вам честно, я даже не знаю, сколько у меня денег иесть ли они вообще. Я искренне сожалею что мое пребывание в вашей больницеприносит вам одни проблемы, но я прошу вас не выгонять меня хотя бы ещенесколько дней. Люди, которые могут нам с вами помочь, появятся сразу последесятого мая, и тогда, я уверен, мы решим все вопросы. Но если говорить совсемчестно, я не могу быть полностью уверен, что такие люди есть. За два года многовсякого могло случиться. Сегодня я рассчитываю на помощь одних людей, а насамом деле ее окажут совсем другие, и я даже не догадываюсь, кто это можетбыть. Если бы память вернулась, все было бы намного легче и проще. Я обещаювам, что, если с моим здоровьем что-то не так, если ваши доктора что-топросмотрели или упустили, я никогда и никуда не буду жаловаться, я даже словомне обмолвлюсь об этом. Я вам твердо это обещаю.

- Ну хорошо, - она вздохнула, и жест, которым онапоправила прическу, недвусмысленно показал, что на голове у нее парик. Медуза впарике. Классно. Просто классно! Помнится, лет эдак пять назад я написал пьесу,ужасно смешную комедию, но никак не мог придумать к ней подходящего названия.Мучился, мучился, так и не придумал, а потом и вовсе забросил мысль опубликации пьесы, увлекся созданием очередного бестселлера. Теперь названиеесть, можно будет предложить издателю. "Медуза в парике". Я нанесколько мгновений даже отвлекся от того, что талдычила мне толстуха-главврач,и с некоторым усилием вновь включился в разговор. - Допустим, вы меня убедили.Но что делать с людьми, которые осаждают больницу? Они действительно мешаютработать. Кроме того, среди них есть не только местные журналисты, из Талдома,но и московские. Они хотят написать о вас, но, поскольку никакой информации ознаменитом Корине они получить не могут, а оправдать свое пребывание здесь имнужно, вы понимаете, о чем они будут писать?

- О чем?

- О том, что писатель Корин лежит в талдомскойбольнице, в которой... и далее везде. Понимаете? Мы бедны, да, об этом знаютвсе местные жители и мирятся с тем, что в палатах по шестнадцать человек, чтотуалет один на этаж и что не хватает санитарок, чтобы поддерживать все это вчистоте, и нет сантехников и электриков, чтобы все работало, и нет краски,чтобы все выглядело, не говоря уже о хотя бы пластиковых панелях на стены. Ну,а уж о том, что нет лекарств и оборудования, вообще никто не заикается. Но я нехочу, чтобы во всех газетах поливали грязью нашу больницу просто потому, чтонадо что-то написать о вас. И что с этим делать?

Действительно, что с этим делать? Я не знал. Но позициюглавврача в этом пункте понимал и полностью разделял.

- У вас есть предложения? - аккуратно поинтересовалсяя.

- Я предложила бы вам впустить в палату журналистов идать интервью. Ответить на все их вопросы, дать им пищу для писанины, и пустьуезжают отсюда.

Ага, конечно. Впустить их сюда, рассказать, что я потерялпамять, оповестить об этом всю общественность. А если скрыть амнезию? Светкасказала, что о потере памяти и так все знают, но ведь можно заявить, что памятьвосстановилась и теперь все в порядке. Соблазнительно, конечно, но вряд ливыполнимо, ведь я ни на один вопрос толком ответить не смогу. Господи, какая жеогромная дырища - один год, девять месяцев и десять дней! Все в неепроваливается, буквально все, любая попытка что-то понять, принять элементарноерешение, ответить на простейший вопрос. А может быть, я зря паникую? В концеконцов, что страшного случится, если все узнают, что я потерял память? Амнезия- не сифилис и не СПИД, не наркомания и не некрофилия, почему я должен еестесняться? Это несчастный случай, следствие травмы и шока. Может, я излишнегорожу огород?

Нет, не хочу я афишировать проблемы с памятью. Я вдруг понялпочему. Я боюсь оказаться смешным. Боюсь выглядеть нелепым. Ведь ядействительно не знаю, во что превратилась моя жизнь за эти два года. И будуразговаривать с журналистами как Корин девяносто девятого года издания. А каковон, Корин две тысячи первого года выпуска? Ведь я даже не знаю, как прессаприняла "Время дизайна" и этот... как его... "Треугольныйметр", из которого я не помню ни единого слова, ни одной мысли. Может,меня на протяжении двух лет громили в пух и прах и смешивали с грязью, можетбыть, я огрызался, или, наоборот, отмалчивался, или снисходительнокомментировал происходящее. В любом случае я не могу встречаться с журналистамидо тех пор, пока не узнаю, какой выбрать тон, чтобы не выглядеть совершеннопо-идиотски.