Сам-то пан Мнишек ехал на прекрасном аргамаке в сверкающейупряжи (конь из государевых конюшен; сбруя тоже), белоснежная карета его дочеритоже была чудо как хороша (опять-таки дар с государева колымажного двора), носвита выглядела довольно потрепанно, а сзади и вовсе валила оборванная, шумнаятолпа нищей шляхты, отправившейся в Москву за весельем и богатством.

Обе колонны остановились на лугу в двухстах шагах одна отдругой. Туда-сюда засновали гонцы, обуславливая детали церемониала. Ластиксидел в своей карете, как истукан – блюл перед поляками государеву честь. Делобыло нелегкое. Посидите-ка ясным майским днем в шубе и меховой шапке. Безкондиционера, без вентилятора, даже дверцу кареты не приоткроешь – неподобно.

Воевода долго ломался, не желал встречаться с принцемСолянским, пока ему не пожалуют парчовой шубы – мол, пообносился в дороге,стыдно царскому тестю в таком виде показаться перед московскими дворянами.

Ладно, послали ему и шубу, и сундук с червонцами. Тогдапереговоры пошли быстрей.

Московские слуги ставили посередине луга два шатра: малыйсеребряный для пана Мнишка и великий золотой для пани Марины.

Солнце совсем уже сползло к горизонту, когда один изрейтаров, охранявших карету, с поклоном открыл дверцу и спустил ступеньку.

Ластик важно ступил на траву, поддерживаемый с двух сторон.

До шатров было рукой подать, но идти пешком великому послуневместно – князь-ангелу подвели смирного коня, накрытого алой попоной.

Рейтары почтительно взяли государева брата под локотки,усадили в седло.

– Эй ты, – щелкнул Ластик одного из них по забралу. – Веди.

Тот низко поклонился, взял коня под уздцы. С другой сторонысеменил толмач, сзади шествовала свита из лучших дворян.

Помня, что на него сейчас смотрят тысячи глаз, Ластик повышезадирал подбородок и пялился в пространство – именно так подобало вести себяпредставителю великого государя.

У входа в серебряный шатер его поджидал Мнишек – невысокий,пузатенький, с холеной бородкой и закрученными усами.

Приложив руку к груди, воевода слегка поклонился и заговорилсладчайшим голосом.

– Сначала пожалуй ко мне, светлейший принц, – перевелтолмач. – Я желаю обсудить с тобой кое-какие неожиданно возникшиеобстоятельства.

Снова вымогать будет, догадался Ластик и важно обронил,воззрившись на поляка с высоты седла:

– Желать здесь может один лишь государь Дмитрий Иванович.Долг всех прочих повиноваться его воле. Мне приказано перво-наперво передатьпоклон благородной госпоже Марине, твоей дочери. С глазу на глаз.

Воевода заморгал, глядя на расфуфыренного мальчишку,державшегося столь надменно. Перечить не осмелился.

– Как твоей милости будет угодно, – сконфуженно пролепеталон. – Воля монарха свята. Я обожду.

Рейтар потянул коня за узду. Двинулись дальше.

Из второго шатра навстречу послу никто не вышел, лишь по обестороны от входа застыли присевшие в реверансе дамы – фрейлины Марины Мнишек. ВМоскве этаких женщин Ластик не видывал: непривычно тощи, с непокрытымиголовами, а удивительнее всего было смотреть на голые плечи и шеи.

Спохватившись, что роняет престиж государя, Ластик отвелглаза от дамских декольте и грозно воскликнул:

– Где ковер? Не может нога царского посла касаться голойземли!

Толмач перевел, откуда-то понабежали паны, загалделипо-своему, но ковра у поляков не было.

– Не ступлю на траву! – объявил князь Солянский – Не стерплютакого поношения! Ну-ка ты, – снова шлепнул он рейтара по шлему. – Бери меня наруки и неси в шатер, пред очи государевой невесты. А ты тут жди, – прикрикнулна сунувшегося следом толмача. – Понадобишься – позову.

Солдат осторожно вынул из седла сердитого посла и навытянутых руках торжественно внес в шатер, разделенный бархатной портьеройнадвое.

В той половине, куда попал Ластик, не было ни души. Землязастлана медвежьими шкурами, из обстановки – костяной стол на гнутых ножках идва резных стула.

Сейчас я ее увижу, с волнением думал Ластик. Наверное, этаМарина и в самом деле какая-нибудь совершенно необыкновенная, раз Юрка так еелюбит.

Занавес колыхнулся, словно под напором сильного ветра, и кпослу вышла будущая царица. С ней был еще какой-то человек, но на него Ластикдаже не взглянул – его сейчас интересовала только Марина.

Первое впечатление было такое: она выглядит взрослее своихвосемнадцати лет. Взгляд прямой, гордый, совсем не девичий. Губы тонкие, будтоподжатые. Непохоже, чтобы эта девушка часто улыбалась. В принципе ничего, но нетакая сногсшибательная красавица, как расписывал Юрка. В какой-то книжке былонаписано, что настоящая красавица всегда прекрасней своего наряда, как бы он нибыл хорош. А у Марины внешность, пожалуй, уступала великолепию платья, слишкомгусто обшитого драгоценными каменьями. Они так сверкали и переливались, чтолицо оказалось словно бы в тени.

Ластик поклонился царской невесте.

Та едва кивнула и заговорила первой, что вообще-то былонарушением этикета, поскольку князь Солянский представлял здесь особу государя.

– Я слышала, что названный брат Дмитрия очень юн, но ты,оказывается, вовсе дитя.

Что Марина успела выучиться по-русски, было известно изписем, но Ластик не ожидал услышать такую чистую речь, почти без акцента.Удивился – и обиделся. Во-первых, сама она дитя. И во-вторых, чего это онатакая надутая?

Помня, как поставил на место ее папашу, Ластик со всейсолидностью объявил:

– Государь велел мне сказать твоей милости нечто с глазу наглаз.

И демонстративно покосился на спутника Марины, судя покургузому наряду, из немцев.

Но у дочки характер оказался потверже, чем у отца.

– Это мой астролог пан барон Эдвард Келли. У меня нет отнего секретов, – холодно молвила она. – Говори.

Пришлось рассмотреть астролога получше.

Он был немолод, невелик ростом, неприметен лицом и состоялсплошь из геометрических фигур: квадратное туловище, ноги – как два массивныхцилиндра, шар бритой головы, сверху покрытой черным кругом берета. Да ифизиономия у барона тоже была вполне геометрическая – эллипс с пририсованнымкнизу треугольником каштановой бородки, а по бокам две симметричные дуги усов.