– Переходим к голосованию, – хмуро сказал государь. – Кто зато, чтобы идти походом на Крым, кладите шапку налево. Кто против – направо.Воздержавшиеся оставайтесь так.

Тут обычно начиналась жуткая тягомотина. И вовсе не из-заподсчета шапок. Бояре к свободному волеизъявлению привычки не имели иголосовали только единогласно: или все за, или все против, или всевоздержались. Но никто не хотел быть первым. Смотрели на Шуйского, самогоумного. Если Василий Иванович инициативы не проявлял, поворачивались кМстиславскому, самому родовитому. Но сегодня, после басмановской нагляднойагитации, меховые шапки, как одна, легли налево, ни одна не замешкалась.

И задумался тут Ластик. Зря современная педагогика осуждаетзатрещины как метод воспитания. Например, маленьких детей, которые слов пока непонимают, иногда необходимо слегка шлепнуть – чтоб запомнили: иголку трогатьнельзя, в штепсель пальчики тыкать не разрешается, и мусор с пола совать в роттоже нехорошо. А эти средневековые жители и есть малые дети, которых однимисловами учить еще рано.

На эту тему у них с Юркой за минувший год много былоговорено. Вот и сейчас переглянулись – поняли друг друга без слов.

– Ступайте, господа сенаторы, – грустно молвил ДмитрийПервый. – Заседание окончено.

И реформаторы остались в зале наедине.

Оба молчали.

Дмитрий вяло опустился на скамью. Лицо у него было бледное,глаза закрыты – приходил в себя. Нелегко ему давались эти урокипарламентаризма. Был он силен и вынослив, шутя объезжал диких жеребцов, ходилна медведя без ружья, с одной рогатиной, но после каждого заседания выгляделтак, словно из него сосала кровь целая стая вампиров.

Прямо сердце разрывалось смотреть, как Юрка из-за боярскойкосности убивался. И ведь не объяснишь ему, что бояре не виноваты. Не в нихпроблема, а в том, что Зла в мире на 64 карата больше, чем Добра, и так будетеще долго. Может быть, всегда.

Однажды, решившись, Ластик завел было разговор на эту тему.Но Юрка, продукт атеистического воспитания шестидесятых, в мистику не верил.Беседа не дошла даже до Запретного Плода. Стоило упомянуть об Адаме, Еве иРайском Саде, как бывший пионер состроил пренебрежительную гримасу: «Что зачушь? А еще шестиклассник. Как бабка старая. Какой еще Адам? Какой Рай? Гагаринс Титовым в космос летали, никакого Рая на небе не видели. Ну тебя!». И не захотелслушать. Может, и к лучшему. В том-то и была Юркина сила, что он свято верил впрогресс и человечество, был упрям и ни черта не боялся.

Но не так-то просто оказалось вытаскивать Россию из тьмысредневековья.

Вначале Юрка был полон энтузиазма, хоть и безшапкозакидательства. Говорил: «Голод, невежество и униженность – вот три головыЗмея Горыныча, которого нам с тобой надо одолеть. Ну, первую-то башку мы легкооттяпаем, страна у нас хлебная, а вот со второй и третьей придется повозиться».

Примерно так всё и вышло. С голодом, как уже говорилось,совладали довольно быстро.

Не столь мало успели сделать и для истребления невежества.По всей Руси государь велел устроить школы, где бы мальчиков учили грамоте ицифирной мудрости. С девочками сложнее – считалось, что женщине наука во вред,и этот предрассудок так скоро было не переломить.

Зато Юрка разработал проект создания в Москве университета,по примеру Пражского и Краковского, старейших в славянском мире. Уже ипрофессоров выписали, и учебники начали переводить. Пока же царь велел отобратьсамых способных юношей из дворянского сословия и отправил учиться в чужие края.

А еще, впервые за долгие века, Россия открыла границы: ктохочет – въезжай, кто хочет – выезжай. «Ничего, – говорил Юрка, – пускай наши,кто побойчей, на мир посмотрят. Это полезно, кругозор развивает. Десять летпройдет – не узнаешь наше сонное царство. Погоди, сейчас запузырим первыйпятилетний план, потом второй, а там и до семилетки дойдет. Времени у наснавалом. Я молодой, ты и подавно. Много чего успеем».

Но третья голова, всеобщая униженность, на плечах ЗмеяГорыныча сидела крепко. Она-то больше всего и мешала преобразованиям.

Конечно, Юрка понимал, что истребить вековое раболепство инаучить людей достоинству – дело долгое, не на десять и не на двадцать лет.Поэтому подступался потихоньку, с малого. Так называемый черный люд пока нетрогал. Откуда возьмется достоинство у крепостных, если они все равно что рабы?

Начал с господ. И первым делом освободил дворян от телесныхнаказаний. Если их самих кнутом бить перестанут, то со временем, глядишь, и ониотучатся других пороть – такая была логика, с точки зрения князя Солянского не оченьубедительная.

Крепостное право враз отменить было невозможно – взбунтуютсябояре и дворяне, свергнут царя. Поэтому пока что Дмитрий восстановил старинныйзакон про Юрьев День, несколько лет назад отмененный Годуновым. Раз в год, 26ноября, на день Святого Юрия (эта деталь Юрку особенно радовала), крепостнойимел право уйти от одного господина к другому. Помня об этом, помещики особеннораспускаться не станут, рассуждал государь.

Но на этом со свободами пришлось пока притормозить.Насторожились дворяне, заворчали. Иван Грозный вмиг бы их приструнил: повесилбы сотню-другую, а самых отчаянных четвертовал – и остальные стали бы какшелковые. Но как тогда быть с достоинством?

Правильно назвали свой роман писатели Стругацкие – труднобыть богом. Да и самодержцем нелегко, если, конечно, думаешь не о своей выгоде,а о благе державы.

Сколько раз Ластик видел, как после очередного заседанияДмитрий Первый рвал на груди ворот, пальцами ощупывал эфес сабли и хрипел:«Рабы, подлые скоты, всех бы их…». Потом вспомнит, как в его любимом романеПришелец, разъярившись на средневековых дикарей, порубил их в капусту, – иберет себя в руки. С трудом улыбнется, скажет: «Они не виноваты. Хорошо нам стобой было родиться, на готовенькое».

Вот и теперь открыл глаза, устало молвил:

– Ладно. Что с них, дураков, взять. Давай, Эраська, лучшевот про что репу почешем (это означало «подумаем» – не из семнадцатого векавыражение, из двадцатого). Я тут велел грамотку составить, сколько замонастырями числится земли и смердов. Ты не представляешь! Больше чем у меня,честное слово! Главное, зачем им?