Одет Эдвард Келли был в несуразно короткую куртку (кажется,она называлась «камзол»), смешные шорты с пуфами и обтягивающие чулки розовогоцвета. По московским понятиям – скоморох, шут гороховый. Интересней всегоЛастику показалась странная конструкция, прикрепленная ко лбу астролога: обруч,а на нем пузатая трубочка с увеличительным стеклом. Зачем она барону? Не звездыже разглядывать?

Подождав, пока царский посол его рассмотрит, Келлипоклонился и спросил на таком же правильном русском языке, как и его госпожа,только звуки произносил на английский лад:

– Благоуодный пуынц, могу ли я спуосить, где ви досталытакой пуекуасный диамант? – Пухлый палец деликатно показал на Райское Яблоко,висевшее на груди князь-ангела.

– Не время о пустом болтать, – отбрил англичанина Ластик иотвернулся. – Госпожа, у меня к тебе слово государево. Повторяю еще раз, – снажимом произнес он, – оно предназначено лишь для твоих ушей.

Марина топнула ногой, ее глаза сверкнули:

– Не забывайся, князь! Ты говоришь со своей будущей царицей!У меня нет тайн от барона Келли! А хочешь, чтоб нас не слышали чужие – веливыйти своему рейтару. Или ты боишься оставаться со мной без охраны?

Ластик в замешательстве оглянулся на солдата. Из-под забраладонесся веселый смех, и рука в перчатке расстегнула застежки шлема.

– Дмитрий! Мой Дмитрий! – пронзительно вскричала Марина.

И лицо ее преобразилось. Сухие губы раздвинулись в улыбке,обнажив ровные, белоснежные зубы – большую редкость в эпоху, когда о зубнойпасте и слыхом не слыхивали. Глаза будто распахнулись, наполнились светом.

– Мой милый, – тихо проговорила ясновельможная пани. –Наконец-то…

Царь стоял на месте, смотрел на нее не отрываясь и, кажется,не мог пошевелиться. Тогда она сама шагнула ему навстречу, обняла своимитонкими белыми руками и стала целовать в щеки, в лоб, в губы. И первым жеприкосновением будто исцелила его от паралича.

– Марина! – задохнулся государь, крепко прижал ее к себе.

Тут Ластик застеснялся – отошел в сторону, отвернулся.Чудеса да и только! Вот что любовь с людьми делает. Меняет прямо донеузнаваемости. Кто бы мог подумать, что эта самая Марина, столь мало емупонравившаяся, может так улыбаться, говорить таким голосом. Оказывается, она всамом деле редкостная, просто невероятная красавица, не соврал Юрка. Наверное,она всегда такая, когда с ним.

Неудивительно, что Юрка голову потерял. Сколько ниотговаривал его Ластик от безумной затеи – нарядиться рейтаром – всё быловпустую. И слушать не стал.

В Кремле прикрытие обеспечивал Басманов. Было объявлено, чтогосударь и его первый воевода заперлись в царских покоях, чтобы обсудить план будущегопохода. Даже слугам входить в кабинет запрещалось. На самом деле Басманов сиделтам один-одинешенек, если не считать жареного поросенка и бочонка романеи, аправославный государь, презрев риск неслыханного скандала, поскакал на свиданиес прекрасной полячкой.

Неправильно это, безответственно и очень глупо, думалЛастик, разглядывая полог шатра. Но зато как красиво!

Кто-то слегка дернул его за рукав.

– Благородный принц, – зашептал астролог со своим квакающимакцентом, – прости, что не представился твоей светлости как следует. Русскиелюди, у кого я учился русскому языку, звали меня Едварием ПатрикеевичемКельиным – так им было проще.

– Почему «Патрикеевичем»? – тоже шепотом спросил Ластик,покосившись на влюбленных.

Всё целуются.

– Имя моего отца было «Патрик».

– Ты хорошо научился нашему языку, – рассеянно сказалЛастик, не в силах отвести взгляд от Юрки и Марины.

Это, значит, и есть настоящая любовь? Про которую снимаюткино и пишут романы?

– Трудно учить лишь первый, второй и третий иностранныеязыки, – ответил англичанин. – Начиная с четвертого, они даются всё легче илегче. Мне всё равно, на каком языке объясняться. Я изучил все наречия, какиемогут понадобиться ученому и путешественнику – девятнадцать живых языков ичетыре древних.

Эти слова напомнили Ластику профессора Ван Дорна – тот тожеговорил, что владеет «всеми языками, которые имеют для него значение».

Он перевел взгляд на астролога и увидел, что «ЕдварийКельин» смотрит вовсе не в лицо собеседнику, а на его грудь.

– Не позволит ли мне твоя светлость получше рассмотреть этотпревосходный алмаз? – попросил барон.

И не дожидаясь разрешения, двумя пальцами приподнял Камень,опустил со лба лупу, замер.

Очень это Ластику не понравилось. Он хотел высвободиться, ноангличанин умоляюще прошептал:

– Одно мгновение, всего одно мгновение, мой славный принц! –И застонал. – Ах, какая божественная рефракция! Совершенно идеальная! Неужелиэто он? О, силы небесные! О, великий Мурифрай!

Ластик вздрогнул, но Келли и сам весь дрожал. Слова лилисьиз него всё быстрей, всё лихорадочней. Кажется, астрологу и вправду было всеравно, на каком наречии изъясняться.

– Последний раз его видели в Париже накануне Варфоломеевскойночи! Дошли ли до вашей страны вести об этом ужасном злодеянии, когда католикиковарно набросились на гугенотов и зарезали несколько тысяч человек? Ювелир ЛеКрюзье, которому рыцарь де Телиньи передал сей алмаз для огранки, былгугенотом. Когда к нему ворвались убийцы, Ле Крюзье швырнул камень в Сену. Ноэтот алмаз надолго не исчезает! Скажи мне, о принц московский, как к тебепопало Райское Яблоко?

Странный человек разогнулся. На собеседника через лупусмотрел глаз, круглый и выпуклый, как у рыбы.

– Кто ты? – только и нашелся, что прошептать пораженныйЛастик.

– Я звездочет, алхимик, рудознатец (минералог) и балователь(медик), – важно ответил Келли. – Искусству постигать тайны бытия я учился увеликого Джона Ди, придворного чародея королевы Елизаветы Английской, а титулбарона получил от австрийского императора Рудольфа, просвещеннейшего из государей.Со мной ты можешь быть совершенно откровенен. Я – единственный, кто способентебя понять, о чудесный отрок. – Он убрал лупу и впился взглядом в лицоЛастика. – Про тебя толкуют, будто ты ангел, побывавший в Раю и вернувшийся наЗемлю. Я был уверен, что это глупые выдумки московитов, известных своимневежеством и суеверием.