Многие генералы ― участники Совета ― впоследствии сильно переживали «уступление» Москвы, сетовали, оправдывались, или находились в подавленном состоянии. Гостивший у П. П. Коновницына в начале 1813 г. А. И. Михайловский-Данилевский вспоминал: «Редкий день проходил без того, чтобы он не упоминал мне о сем обстоятельстве, присовокупляя каждый раз: «Я не подавал голоса к сдаче Москвы и в военном совете предложил идти на неприятеля»[445]. Д. С. Дохтуров по горячим следам в письме к жене 3 сентября писал: «…я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас!.. Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать?.. Какой позор! Теперь я уверен, что все кончено, и в таком случае ничто не может удержать на службе; после всех неприятностей, трудов, дурного обращения и беспорядков, допущенных по слабости начальников, после всего этого ничто не заставит меня служить; ― я возмущен всем, что творится!..»[446] Генерал-лейтенат М. М. Бороздин, командир 8-го пехотного корпуса и временно командовавший после ранения Багратиона 2-й Западной армией, по словам С. И. Маевского, узнав об оставлении Москвы, «решительно почел приказ сей изменническим и не трогался с места до тех пор, пока не приехал на смену его генерал Доктуров»[447].

В противоположность этому Ф. В. Ростопчин позже (задним числом) в своих мемуарах написал, что Кутузов «оказал мне большую услугу, не пригласив меня на неожиданный Военный совет; потому что я тоже высказался за отступление, а он стал бы впоследствии ссылаться на мое мнение, для оправдания себя от нареканий за отдачу Москвы». При этом московский главнокомандующий добавил, что на Военный совет в Филях не были приглашены родственники императора, находившиеся при армии, герцоги генерал от инфантерии А. Вюртембергский и генерал-лейтенант герцог П. Ф. А. Ольденбургский, оба настаивали на необходимости дать сражение, но их после Совета не пустили к Кутузову, поскольку тот уже спал[448]. Вероятно, Кутузов предполагал бесполезность нахождения во время Совета Ростопчина, его военный опыт был минимальный («безумный Федька», как его ранее прозвали, в чине капитан-поручика участвовал только в войне с турками); А. Вюртембергский не имел в России репутации боевого генерала, а у 29-летнего герцога П. Ольденбургского вообще отсутствовал боевой опыт. Для решения основополагающего вопроса на Совет Кутузовым были приглашены только генералы-практики. Вероятно, решение о сдаче столицы в голове у Кутузова уже созрело, поэтому и не был приглашен на Совет Ростопчин, поскольку главнокомандующий не хотел еще раз встречаться и объясняться с ним.

Что же касается Барклая, то он никогда не скрывал своего мнения. Так, уже после оставления армии в письме к жене от 1 (13) октября 1812 г. он писал: «Ты хочешь знать, правда ли то, что я выступал за оставление Москвы. ― Да! ― и я надеялся благодаря этому спасти армию, а с ней ― государство, ибо благодаря руководству генерала Бенигсена армия оказалась бы под Москвой в такой позиции, что наверняка была бы не просто разгромлена, а полностью уничтожена. Нет никакого сомнения в том, что правильнее было оставить Москву и спасти армию, ибо поскольку существует последняя, существует и государство, но если погибла бы армия, то с ней погибла бы и Россия… Наполеон вскоре сам должен либо отступить либо он окажется в опасности более не вернуться назад, разумеется при полной нерешительности и бездеятельности наших знаменитых полководцев»[449].

Сам Кутузов в письме к Д. П. Трощинскому 28 октября 1812 г. следующими словами описывал причины сдачи без боя бывшей столицы: «Тягостно мне было оставлять Москву, но и дать сражение находил я, в случае неудачи, неразлучным, может быть, с окончанием капании, ― почему предпочел оставить ее…»[450]

В данном случае стоит согласиться с рассуждениями К. Клаузевица о мужестве на войне, которое может быть двух родов: «во-первых мужество в отношении личной опасности, а во-вторых мужество в отношении ответственности перед судом какой-нибудь внешней власти, или же внутренней ― совести»[451]. В этой драматической ситуации высшее гражданское мужество проявил и Барклай в течение всего первого периода войны, и, безусловно, Кутузов, принявший окончательное решение о сдачи Москвы. И прав оказался тот же К. Клаузевиц, который считал: «часто именно в сердце своей страны обороняющийся может оказаться всего сильнее, когда сила наступления противника уже истощится, а оборона с невероятной мощью вдруг перейдет в наступление»[452]. В конечном итоге спасла Россию духовная способность русских полководцев на самопожертвование ― «мужественное» поведение Барклая де Толли и «мужественный» шаг Кутузова, оба не убоялись недружественной молвы и потери репутации.

Отдачи без боя Москвы французам никак не ожидало дворянское общество (только верховная власть в лице императора была морально готова к такому повороту), оно не желало примириться с позорным для национального самолюбия решением. Новый взрыв общественного недовольства уже был направлен против Кутузова и московского главнокомандующего Ф. В. Ростопчина, а в тот момент также возникло недоверие к правительственным кругам.

В стане же Наполеона царило приподнятое настроение. Французские мемуаристы свидетельствуют, что солдаты Великой армии надеялись обрести, как им обещали, мир в Москве, так как конечная цель похода была достигнута. Наполеон также был уверен, что после оставления столицы русские пойдут на мирные переговоры. Французы вступили в Москву, но эвакуация города произвела тяжелое впечатление на императора и армию. Однако еще большее воздействие было от московского пожара. Тема причины знаменитого пожара, как ни парадоксально, в какой-то степени до сих пор остается дискуссионной. Встречаются еще историки, полагающие, что именно Наполеон сжег Москву в 1812 г. Другой вопрос, что такой тезис лишен элементарной логики и имеет откровенную цель обвинить французского императора во всех тяжких грехах. Наполеон, войдя в Москву и даже будучи «кровожадным злодеем», безусловно, не был заинтересован в подобном пожаре. Целая, несожженная «белокаменная» столица ему была нужна с политической точки зрения. Да и чисто военная целесообразность отнюдь не диктовала подобной крайней меры. Наоборот, какой главнокомандующий для места расположения своих главных сил выбрал бы пепелище, да еще им самим подготовленное? Возникновение пожара оказалось для Наполеона неожиданным, именно он вынужден был организовать борьбу с огнем, в итоге же Великая армия значительно пострадала от последствий пожара.