«Русская» партия в целом боролась легитимными методами. Она отнюдь не скрывала своих целей, действовала под влиянием и в рамках негласного поворота внутриполитического курса. Можно назвать лишь одно исключение, которое могло иметь негативные последствия для сторонников Багратиона. В этот период военная оппозиция попыталась оказать прямое давление на Александра I не только с целью назначения подходящего для генералов главнокомандующего, но и удаления от дел некоторых лиц в правительственной сфере. Находившийся в Смоленске проездом в Петербург британский генерал Р. Вильсон «нашел наших русских генералов в открытом несогласии с главнокомандующим, за то, что он уступил столько губерний неприятелю и не предпринял никаких мер для зашиты линии Днепра». Он, имея в армейской среде еще с 1807 г. много друзей, увез, по его словам, «горячие мольбы всей армии открыть Императору правду». Генералы решили, что англичанин будет «наиболее подходящей особой для сообщения Его Величеству всех чувствований армии; принятие им на себя подобной миссии не вызовет никаких подозрений и позволит избежать какие-либо нарушения субординации, равно как и личное недовольство»[418]. Британский генерал имел с русским монархом в столице продолжительную беседу, касавшуюся, как он выразился в своем дневнике, «деликатных предметов». Не называя конкретных фамилий генералов, Вильсон сформулировал их желание, чтобы российский самодержец помимо назначения общего главнокомандующего (к этому времени он уже был назначен) и лишил «доверенности ненадежных советников». Речь шла об увольнении от должности министра иностранных дел графа Н. П. Румянцева-Задунайского, ответственного в глазах общества за довоенную профранцузскую политику. Генералы опасались, что партия «мира» в Петербурге (вдовствующая императрица Мария Федоровна, великий князь Константин, А. А. Аракчеев, тот же Румянцев) пойдет на заключение мирного соглашения с Наполеоном. Об этом писал Багратион Ростопчину 14 августа: «Слух носится, что канцлера потребовали в Петербург и что думают наши как бы помириться. Чего доброго от Румянцева и Аракчеева все статься может. Боже сохрани! тогда надо всякому офицеру снять мундир». Примерно тоже самое писал Багратион и А. А. Аракчееву 15 августа: «Слух носится, что вы думаете о мире, чтобы помириться. Боже сохрани… Вы поставите всю Россию против себя и всякий из нас за стыд поставит носить мундир»[419].

Уязвленный в самое сердце Александр I (военные пытались вмешиваться в далекую от них гражданскую сферу), все-таки не пошел на поводу у оппозиционного генералитета (его требования подозрительно совпадали с ярко выраженными британскими интересами) и вынужден был лишь попросить отправлявшегося в армию Вильсона донести до анонимных друзей его бескомпромиссную позицию, что ни при каких условиях «он никогда не войдет в какие-либо переговоры с Наполеоном до тех пор, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в русских пределах». В то же время он уполномочил английского генерала «использовать все свое влияние ради защиты императорских интересов во всех обнаруженных им случаях или замыслов нарушений оных»[420]. Заморский гость впоследствии не преминул воспользоваться заманчивым правом выступать в роли защитника интересов Российской, а по совместительству и Британской империй. Вильсона генералитет также просил переговорить с Александром I о назначении нового главнокомандующего, но этот важнейший для армии вопрос уже оказался окончательно решенным до его приезда в Петербург.

После кровопролитного сражения при Бородино главным вопросом для русской и французской армий стала проблема Москвы. Для Наполеона древняя столица была нужна как доказательство победы при Бородино и как крупный козырь в переговорах для заключения мира. Он не знал, будет ли Кутузов давать еще одно сражение за бывшую столицу. Но в то же время он пытался фланговыми движениями 4-го и 5-го армейских корпусов, продвигавшихся параллельно главной дороге, и давлением с фронта авангардом Мюрата, вытеснить русскую армию со Смоленской (большой) дороги и без боя войти в Москву.

Кутузов отдавал себе отчет в том, что Наполеона в Москву толкает военно-политическая необходимость, но он также понимал, что слишком многое поставлено на карту после Бородина, и от него будут требовать дать повторное сражение под стенами Москвы. Его переписка с различными лицами в этот период свидетельствует, что он отнюдь не исключал еще одно сражение за столицу (как писал об этом: «дело идет о спасении Москвы») и готовился к нему[421]. Еще 30 августа 1812 г., находясь в Вяземах, главнокомандующий сообщил московскому генерал-губернатору Ф. В. Ростопчину, что отправил генерала Л. Л. Беннигсена «назад приискать место, где бы удобнее дать баталию»[422], а затем поручил ему же найти позицию непосредственно перед Москвой, что тот вместе с офицерами квартирмейстерской службы и сделал. Но Кутузова не могли не тревожить недостаток свежих резервов и малое количество войск (численный перевес был явно у французов), а также сведения об угрозе обхода противника с флангов (со стороны Рузы на Звенигород и через Верею)[423]. Это заставляло его колебаться в принятии окончательного решения. Кроме того, у многих военачальников (М. Б. Барклая де Толли, А. П. Ермолова, К. Ф. Толя) возникли обоснованные возражения по поводу выбранной невыгодной позиции под Москвой. Собственно, эти сомнения дали повод и заставили Кутузова собрать Военный совет в Филях, где решалась судьба Москвы 1 (13) сентября.

По поводу проведения этого хрестоматийного Совета до сих пор у исследователей возникает много вопросов, на которые желательно найти ответы. Хорошо известно, что протокола Военного совета не велось. Затруднительно даже назвать точное поименное число военачальников, принимавших в нем участие. Например, В. П. Тотфалушин, рассмотревший и давший критический свод данных совещавшихся в Филях, указывал, что в литературе фигурировали цифры от 7 до 13 человек[424]. Если говорить об официальных источниках, то сохранилась только выписка на 1 сентября 1812 г. из Журнала военных действий, где, помимо краткого описания хода генеральской полемики и принятия конечного решения о сдачи столицы, был приведен пофамильный список участников из 8 человек ― М. И. Кутузов, Л. Л. Беннигсен, М. Б. Барклай де Толли, Д. С. Дохтуров, П. П. Коновницын, А. И. Остерман-Толстой, А. П. Ермолов, К. Ф. Толь[425]. В мемуарной литературе укзывалось разное количество участников, современники этого события кого-то пропускали, а кого-то добавляли. В частности, в литературе фигурируют также дополнительно следующие персоны: Н. Н. Раевский, Ф. П. Уваров, М. И. Платов («которого забыли звать»)[426], В. С. Ланской[427], П. С. Кайсаров. По поводу двух последних большинство исследователей высказывают сомнения в их нахождении при обсуждении вопросов, поставленных на Совете. К примеру, Кайсаров присутствовал на заседании, видимо, в силу занимаемой должности, лишь на страницах романа Л. Толстого «Война и мир», но литературное произведение не может считаться источником. Вполне объяснимо, почему не участвовал полный генерал М. А. Милорадович ― он руководил действиями арьергарда и не мог отлучиться. Не совсем ясны причины отсутствия на Военном совете начальника 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта К. Ф. Багговута, имевшего репутацию боевого военачальника, а также генерал-лейтенанта М. М. Бороздина, временно командовавшего 2-й Западной армией и генерал-квартирмейстера объединенных армий генерал-майора М. С. Вистицкого. Поскольку протокол не велся (и позже не составлялся), очень трудно проследить саму полемику и личную позицию отдельных военачальников. До нас дошли лишь воспоминания участников и свидетелей события, или записи, сделанные с их слов. Например, Барклай в своем опровдательном «Изображении военных действий 1812 года» привел, помимо Кутузова и Беннигсена, лишь фамилии трех генералов-участников (Остермана, Раевского, Коновницына), по его словам, подавших как и он свой голос за оставление Москвы, о Толе он лишь упоминул как о присутствовавшем при его разговоре с Кутузовым перед Советом в Филях[428]. Ф. В. Ростопчин считал, что Кутузов «собрал военный совет из 8-ми или 9-ти генералов»[429]. Наиболее полны в этом отношении (описание деталей хода Военного совета) мемуарные свидетельства Л. Л. Беннигсена и А. П. Ермолова. Причем на французском языке сохранился и опубликован мемуарный фрагмент из писем Беннигсена только с заголовком на русском языке «Выписка из постановлений Военного совета 1 сентября 1812 года»[430]. Так, вот среди участников Совета в Филях Беннигсен, кроме прочих, назвал Раевского, Уварова, Платова, но даже не упоминул, вероятно вполне умышленно, полковника Толя (думается не только в силу отсутствия у него генеральского чина)[431]. В воспоминаниях адъютанта Барклая В. И. Левенштерна был приведен перечень участников совета: Беннигсен, Барклай, Дохтуров, Остерман, Коновницын, Ермолов, Толь[432]. Не включил Толя в состав участников в своих записках и Ермолов, но перечислил, помимо главных лиц, фамилии Дохтурова, Уварова, Остермана-Толстого, Коновницына и Раевского[433], как находившихся тогда в избе крестьянина М. Фролова. Кроме того, начальник штаба 1-й Западной армии подробно описал предъисторию Военного совета, а также повод к его проведению ― личное обращение Барклая вместе с Ермоловым к Кутузову. Он обосновал и версию о реакции главнокомандующего на высказанное мнение Барклая о необходимости оставления столицы («Князь Кутузов, внимательно выслушав, не мог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении… приказал к восьми часам вечера созвать гг. генералов на совет»)[434].