— Тобой, — совершенно серьезно сказал он. Диана закатилаглаза в насмешливом недоверии:

— Для потрясенного человека ты слишком мрачен.

— Просто подобное я испытываю нечасто. Диана поверила ему ина миг лишилась дара речи от удовольствия.

— Кстати, — добавил он, — этот мой вид отнюдь нельзя назватьмрачным.

— Неужели? — усомнилась Диана, еще не успев опомниться послепохвалы. — Как же ты выглядишь, когда чем-нибудь недоволен?

— Пожалуй, тебе лучше не знать.

— Ну, это мы еще посмотрим…

Насмешливые подтрунивания вызвали у Коула взрыв хрипловатогосмеха, — Почему ты не спрашиваешь, что меня потрясло…

Диана решила ему подыграть:

— Во-первых, я точно знаю, что мастерская дедушки тут ни причем: великолепное розовое дерево ты назвал доской. И вряд ли ты знаешь, чемотличается роза от гибискуса.

— Ты права. Но я кое-что смыслю в бизнесе. Я знал, что вашжурнал пользуется успехом, но понятия не имел, что ты сотворила национальныйидеал из своей мачехи и ее родителей. Это настоящий подвиг!

— Я не делала из них идеал, — запротестовала Диана, смущенноулыбаясь. — Они были совершенно самобытны еще в то время, как мы познакомились,и не изменились ни на йоту. Просто они стали предвестниками грядущих перемен.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Через месяц после того, как мой отец и мачеха поженились,они повезли нас с Кори в Лонг-Вэлли, и я впервые встретилась с дедушкой ибабушкой. Уже тогда их считали непревзойденными умельцами. Днем дедушка работалинспектором, а вечера и выходные отдавал своему саду и огороду, выращивая самыелучшие цветы и овощи в западном Техасе — при этом не пользуясь химическимиудобрениями или инсектицидами.

Если он не рылся в каталогах семян и не искал в книгах новыеили древние способы, помогающие уберечь растения от вредителей и болезней, топроводил время в маленькой мастерской, где делал своими руками что угодно — откукольных домиков и миниатюрной мебели для Кори до деревянных шкатулок икресла-качалки для бабушки. Я обожала бывать в мастерской дедушки, мненравилось там все — от стружек на полу до запаха лаков и красок. Помню, впервыепопав туда, я споткнулась о деревяшку всего в дюйм длиной, лежавшую возлеверстака. Я подняла обрезок и хотела бросить его в мусорную корзинку. Нодедушка рассмеялся и спросил, зачем мне понадобилось выбрасывать поцелуй. В товремя дедушке было пятьдесят с небольшим, и потому он казался мне очень старым.И когда он назвал кусок мягкого дерева «поцелуем», я перепугалась, что свозрастом он… — Диана покрутила указательным пальцем у виска.

— Но он был вполне здоров, — подсказал Коул с улыбкой,наслаждаясь ее рассказом. Диана принадлежала к американской аристократии, но,несмотря на это, Коула всегда привлекали ее женственность и цельность натуры, атеперь — еще больше, чем прежде, поскольку он уже давно осознал, какая редкостьподобное сочетание.

— Да, он вовсе не был чокнутым. Дедушка взял нож и обстругалдеревяшку, превратив ее в пирамидку с закругленными углами, а потом оторвалкусок серебристой фольги, обернул ею дерево и положил мне в ладонь. Иполучилась шоколадка «Хершис», «поцелуйчик»— без калорий, как со смехом заметилдедушка. Позднее я обнаружила целое блюдо таких «поцелуйчиков» на журнальномстолике в гостиной.

— Как же вписывались в эту картину твои бабушка и мать? —спросил Коул, когда Диана отвернулась, разглядывая куст гардений.

Она повернула голову, а затем вновь внимательно уставиласьна куст, источавший сладковатый аромат.

— Мама работала секретарем, а свободное время проводила также, как и бабушка, — готовила, пекла, консервировала в свое удовольствие.

Она сорвала ветку и повернулась к Коулу, обхватив ладонямирозетку из глянцевитых темно-зеленых листьев с единственным бутоном в центре,нежным и белым, как взбитые сливки.

— Продолжай, — попросил Коул, наблюдая, как она подноситбутон к лицу.

— Бабушка возилась с фруктами и овощами, которые выращивалдедушка, и экспериментировала с рецептами, переходившими в семье из поколения впоколение. У каждого рецепта было свое название, напоминавшее о ком-либо изпредков, своя история — например, салат из бобов бабушки Сары и пирог с вишнейи кардамоном прабабушки Корнелии, который пекли перед осенним равноденствием, ипирожки с ветчиной, предназначенные для молотьбы.

Помолчав, Диана с грустью призналась:

— До своей первой поездки в Лонг-Вэлли я считала, что земляникарастет на деревьях, а консервами называют жестянки с фабричными этикетками,место которых — подальше от глаз, в кладовке. Представь себе мое восхищениеярко-желтыми персиками в стеклянной банке с этикеткой, на которой былоизображено персиковое дерево с сидящим под ним малышом! Для меня это зрелищестало чудом. Коул насмешливо взглянул на нее:

— Ты и вправду думала, что земляника растет на деревьях?

— Почему бы и нет? — возразила она, опуская ресницы вкомичном подражании томной «роковой женщине». — А еще я верила, что цыплятапоявляются на свет в картонной и пластиковой упаковке. Откровенно говоря, —робко призналась она, — я до сих пор так думаю. — А затем закончила:

— Особняк бабушки и дедушки казался мне волшебным замком.Когда они переехали жить к нам, в Хьюстон, наш дом понемногу стал таким жечудесным — начиная с лужайки, где прежде были только бассейн и пальмы, до самойдальней комнаты.

Она протянула цветок, как бесценное сокровище.

— Прелесть, правда? — спросила она.

«Это ты прелесть», — подумал Коул и поспешно сунул руки вкарманы, чтобы, справиться с искушением коснуться губами кончиков ее пальцев.Коул всегда гордился своим умением обуздывать страсть, излишнююсентиментальность, импульсивность или нелепое желание броситься на помощьсуществу противоположного пола, независимо от возраста последнего. Досадуя насебя за неожиданное поражение по всем статьям за прошедшие двадцать четыречаса, он резко произнес:

— Стало быть, ты ухитрилась найти рынок сбыта для их талантаи житейской философии. Ты не лишена сообразительности.

Диану покоробил его грубоватый тон, но ее голос по-прежнемуостался нежным и чарующим — как и тело, решил Коул и уставился на дерево.

— Создавать рынок мне не пришлось: он уже был и с каждым годомрасширялся, хотя в то время его почти не замечали.

— Что ты имеешь в виду? Откуда он мог взяться?

— В наш век американцы забывают о своих корнях, все большеуходят друг от друга и природы. Мы живем в огромных муравейниках, состоящих изстандартных домов, забитых товарами массового потребления. Ничто не напоминаетнам о вечности и прошлом, не вызывает чувства надежности и не приноситподлинного удовлетворения. Люди испытывают острое желание придать личныйоттенок хотя бы тем вещам, которые их окружают. Идеал Фостеров — открытиезаново радости и глубины в творчестве.