Борис совершенно потерял голову и бросился на Софи сутробным рычанием.

Софи бурно дышала, постепенно и сама стирая тонкую граньмежду хорошей актерской игрой и подлинным увлечением.

– Только ты, дорогой, только ты… – ворковала онанизким, волнующим голосом, прерывающимся страстными вздохами, – толькотебя…

Борис, не вслушиваясь в ее бессвязный лепет, покрывалжаркими поцелуями шею и плечи Софи, ее грудь, едва прикрытую сильнодекольтированным платьем. Тяжело дыша, не в силах больше бороться со страстью,он торопливо начал расстегивать крючки и застежки. Огрубевшие в походе пальцыне могли справиться со сложной женской механикой.

– Как ты неловок, милый, – с легким недовольствомпромурлыкала бывшая баронесса и несколькими уверенными движениями помоглавозлюбленному преодолеть последние преграды. Освободившись от тесных о??ежд, онараскрыла объятия и воскликнула:

– Иди же ко мне, дорогой! Я не в силах больше ждать!

Борис и сам был больше не в силах. Торопливо овладев Софи,он тяжело задышал, и все кончилось слишком быстро.

– Фи, дорогой, – обиженно проговорила Софи, но тутже сменила гнев на милость и проворковала: – Ничего страшного, ты простослишком долго был один… Не волнуйся, у нас впереди целая ночь. – И еевосхитительные пальчики принялись исполнять на весьма чувствительноммузыкальном инструменте такую волнующую пьесу, что Борис в мгновение ока забыло своей неудаче и был готов к новым подвигам. Софи была упоительна и неутомима.Час за часом проходил в чередовании бурных ласк и коротких передышек, полныхнежных перешептываний и любовного воркования. Наконец, уже под утро, Борис,совершенно обессиленный и опустошенный, забылся глубоким сном. На лице егоиграла счастливая улыбка.

Софи полежала немного неподвижно, вслушиваясь в ровноедыхание. Вряд ли он теперь проснется до утра, но осторожности ради следовалонемного подождать. Наконец она сочла возможным легонько выскользнуть из егосонных объятий, не спеша оделась и оглянулась по сторонам. Тусклый осеннийрассвет заглядывал в окно. В комнате было полутемно, но Софи видела неплохо.

Пора было приступать к обыску. Всего три маленькие комнатки,она быстро найдет то, что ей нужно. Итак, куда он мог это спрятать?

Софи быстро обшарила ящики стола – они были пусты, потомучто полковник Горецкий забрал сегодня утром все бумаги. Всего один шкаф,подоконники и один чемодан. Картины нигде не было. Куда он мог ее задевать? Онаперетрясла еще вещмешок Бориса, не особенно заботясь о тишине – ее любовникспал как убитый… И вот когда Софи уже начала волноваться, она совершеннослучайно обнаружила одну очень любопытную вещь… Так вот в чем дело! Так вотпочему он был так спокоен…

Уже в шляпке и плаще она подошла к постели.

– Прощайте, милый мальчик! – нежно прошепталапрелестница. – Никто меня не упрекнет в том, что я не выполняю своихобещаний. По крайней мере у вас будет что вспомнить – вы получили взаменкартины ночь любви… И кто знает, возможно, это даже больше, чем небольшой кусокхолста, покрытый краской, не имеющий здесь, в России, никакой ценности? Исуществует огромная вероятность того, что вас вскоре просто убьют. Так чтовспоминайте меня с нежностью и считайте, что вам повезло!

С этими словами бывшая баронесса Штраум запечатлела на лбуспящего Бориса целомудренный поцелуй и удалилась, аккуратно притворив за собойдверь.

* * *

Утром Борис проснулся поздно с ощущением счастья. Онподнялся, умылся, насвистывая мотивчик из Оффенбаха. Отсутствие Софи нисколькоего не удивило: не может приличная дама позволить себе выходить утром из домамужчины. Наверняка выскользнула на рассвете. Конечно, Борис ощутил легкуюнеловкость от того, что не проводил ее, спал как убитый… А впрочем, это нестрашно.

На кухне возился Саенко, готовил завтрак, недовольно бурчасебе под нос:

– Ох, и подлый же народ эти немцы!

– Чем тебе немцы-то не угодили, старый ворчун? –спросил его Борис со счастливой улыбкой.

Все ему казалось сегодня замечательным – и осеннее утро, иворчливый ординарец.

– Так ведь что за человек! – охотно ответилСаенко. – Хотел я немцу-колонисту керенки сплавить, так ведь не взял!Пришлось «колоколами»[18] расплачиваться.

– Да керенки сейчас ни один дурак не возьмет! –рассмеялся Борис. – Ты, брат, побольше яиц жарь, я бы сейчас целого быкасъел.

Огромная яичница аппетитно скворчала на сковороде. Вожидании завтрака Борис по привычке заглянул за киот, где у него была спрятанатрость Горецкого с картиной внутри… О ужас! За киотом было пусто, толькокрасивый паук с красно-синей спинкой приступал там к созданию нового шедевраковроткачества и был очень недоволен тем, что ему мешают.

Борис похолодел.

– Саенко! – крикнул он на кухню севшим от волненияголосом. – Саенко, ты за киотом ничего не прибирал?

Саенко вошел в комнату со сковородой в руке и предвкушениемзавтрака на выразительной физиономии.

– Чего-с, ваше благородие? – переспросил он.

– За киотом… ничего ты не прибирал?

– За киотом? – Удивлению Саенко не былограниц. – Чего мне там делать-то, за киотом? Али у вас что пропало?

– Пропало… – проговорил Борис упавшим голосом,вспоминая старика Борисоглебского, отдавшего жизнь за эту картину, княгинюЗадунайскую, сделавшую его, Бориса, исполнителем своей последней воли…

Так вот зачем приходила к нему несравненная Софья Павловна!

Дурак! Несчастный дурак! Так глупо, так бездарно попасться!Купиться на лживые слова смазливой бабенки, на ее фальшивую улыбку, нафиалковые глазки! Видел ведь, как она обращалась с покойным Азаровым, помнил поКрыму, какая она авантюристка, – и все равно попался в старую как мирловушку! Как тот паучок за киотом, Софи раскидывает свои сети и ловит в нихтаких вот легкомысленных идиотов. Господи, до чего легко мужчины попадают всети таких очаровательных паучих!

А он-то удивлялся, зачем она поселилась у княгини. Все ясно:она откуда-то пронюхала о картине и выжидала. И Борис, рискуя жизнью, сам,своими руками добыл для нее бесценный шедевр! Какой же он идиот!

Борис стоял посреди комнаты, ругая себя последними словами.Чувства его были так ярко написаны на лице, что Саенко переполнился жалостью кпоручику и спросил:

– Ваше благородие, что ж ты так убиваешься? Что у тебятам такое пропало, что на тебе лица нет?

– Ох, Саенко… – в голосе Бориса отчаяние ираскаяние были смешаны в равных пропорциях, – ох, Саенко, как дуракпозволил я себя обокрасть…

– Эта не та ли барынька, приживалка княгинина, которойзаписку вчера носил?