Морок рассеялся: без следа сгинули люди в плащах и яркихкуртках, погас слепящий свет, и пыль десятилетий снова осела на стенах. Станциябыла черной, пустой и безжизненной — именно такой, как Гомер помнил ее по своимпредыдущим походам.

* * *

До самой Октябрьской никто больше не промолвил ни слова,только слышно было, как перешептываются и пыхтят, запинаясь кирзой о шпалы,приставленные к ним караульные. Саша злилась даже не на музыканта — на самусебя. Он… А что он? Вел себя так, как и должен был вести. В конце концов ейстало даже неловко перед Леонидом — не слишком ли она была резка с ним?

И вот на Октябрьской ветер переменился.

Совершенно естественно. Просто, увидев эту станцию, Сашапозабыла обо всем на свете. За последние дни ей пришлось побывать в местах, всуществование которых она раньше даже не поверила бы. Но Октябрьская затмеваласвоим убранством любую из них. Гранитные полы были устланы коврами — изряднооплешивевшими, но все еще хранящими изначальные узоры. Светильники, отлитые вформе факелов, начищенные до блеска, заливали зал ровным молочным свечением. Зарасставленными тут и там столами сидели люди с лоснящимися лицами, занятые тем,что лениво перебрасывались между собой словами и бумагами.

— Здесь так… богато, — смущенно сказала Саша, чуть несвернув себе шею.

— Мне кольцевые станции напоминают куски свиного шашлыка,нанизанные на шампур, — шепнул ей Леонид. — Так и сочатся жиром… Кстати! Может,перекусим?

— Времени нет. — Она замотала головой, надеясь, что он неуслышит приветственное урчание в ее животе.

— Да брось. — Музыкант потянул ее за руку. — Тут есть одноместечко… Все, что ты ела раньше, не идет ни в какое сравнение… Ребята,пообедать не против? — подключил он стражников. — Ты не волнуйся, через паручасов будем на месте. Про свиной шашлык я не случайно заговорил. Здесь такоеделают…

Он чуть ли не в стихах повел рассказ о мясе, и Сашадрогнула, сдалась. Если до цели всего два часа, получасовой обед ничего неизменит… В запасе еще почти целые сутки, а кто знает, когда удастся перекуситьв следующий раз?

И шашлык оказался достоен стихов. Но им дело не кончилось:Леонид попросил бутыль браги. Саша не удержалась, проглотила рюмку излюбопытства, остальное музыкант распил с охранниками. Потом она опомнилась,вскочила на размякшие ноги и строго приказала вставать Леониду.

Тем строже, что, пока обедали, разморенная жаркой брагой,она замешкалась и чуть запоздала стряхнуть со своей коленки его пальцы. Легкие,чуткие. Нахальные. Тот сразу поднял руки — «Сдаюсь!» — но кожа запомнила егоприкосновение. Зачем прогнала так быстро, спросила себя Саша, путаясь, и самасебя наказала щипком.

Надо было теперь стереть эту кисло-сладкую обеденную сценуиз памяти, заболтать ее чем-нибудь бессмысленным, припорошить сверху словами.

— Здесь странные люди, — сказала она Леониду.

— Чем? — Он махом осушил стакан и наконец вылез из-за стола.

— У них в глазах чего-то не хватает…

— Голода, — определил музыкант.

— Нет, не только… Им как будто больше ничего не надо.

— Это потому что им больше ничего не надо, — хмыкнул Леонид.— Они сыты. Ганза-царица кормит. А что глаза? Нормальные осоловелые глаза…

— Когда мы с отцом жили, — Саша посерьезнела, — нам столькона три дня хватило бы, сколько мы сегодня недоели… Может, надо было забрать,отдать кому-нибудь?

— Ничего, собакам скормят, — ответил музыкант. — Нищих тутне держат.

— Но ведь можно было бы отдать на соседние станции! Гдеголод…

— Ганза благотворительностью не занимается, — встрял вразговор один из караульных, тот, которого назвали Костылем. — Пусть самикрутятся. Еще не хватало бездельников на себе тянуть!

— А ты сам коренной, с Кольца? — поинтересовался Леонид.

— Всегда тут жил! Сколько себя помню!

— Тогда ты, наверное, не поверишь, но те, кто родился не наКольцевой, тоже иногда должны жрать, — сообщил ему музыкант.

— Пусть жрут друг друга! Или, может быть, лучше у нас всеотнять и поделить, как красные говорят?! — напирал солдат.

— Ну, если все будет продолжаться в том же духе… — началЛеонид.

— То что? Ты помолчи-ка, шпендель, потому что ты уже тутнаговорил на депортацию!

— На депортацию я наговорил еще раньше, — флегматичноотозвался музыкант. — Мы сейчас этим и занимаемся.

— А могу тебя и сдать куда надо! Как красного шпиона! —загорячился караульный.

— А я тебя за пьянку на дежурстве…

— Ах ты… Да ты же сам нам… Да ты…

— Нет! Простите нас… Он ничего такого не хотел сказать, —вмешалась Саша, вцепилась музыканту в рукав, оттащила его от тяжело задышавшегоКостыля.

Она чуть не силой выволокла Леонида к путям, посмотрела настанционные часы и ахнула. За обедом и спорами на станции прошло почти двачаса. Хантер, с которым она взялась соревноваться в скорости, наверняка неостановился ни на секунду…

Музыкант за ее спиной пьяно засмеялся.

Весь путь до Парка Культуры караульные не переставалинедобро шипеть. Леонид то и дело порывался ответить им, и Саше приходилось тоосаживать музыканта, то смирять его уговорами. Хмель никак не выветривался изего головы, добавляя ему и храбрости, и наглости; девушка еле изворачивалась,чтобы оставаться вне досягаемости его разгулявшихся рук.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — обижался он. — Не твой тип,да? Ты же не таких любишь, тебе мышцы подавай… Шраааамы… Что же ты пошла сомной?

— Потому что ты мне пообещал! — Она оттолкнула Леонида отсебя. — Я не за тем…

— Я не та-ка-я! — Он грустно вздохнул. — Вечная тема. Зналбы я, что ты такая недотрога…

— Как ты можешь?! Там же люди… Живые… Они все умрут, если мыне успеем!

— А что я сделаю? Я еле ноги передвигаю. Знаешь, какие онитяжелые? На вот, попробуй… А люди… Все равно умрут. Завтра или через десятьлет. И я, и ты. И что?

— Так ты врал? Ты врал! Гомер говорил мне… Предупреждал…Куда мы идем?

— Нет, не врал! Хочешь, поклянусь, что не врал? Самаувидишь! Еще извиняться будешь! И пусть тебе потом будет стыдно, и ты мнескажешь: Леонид! Мне так со-вест-но… — Он наморщил нос.