Из задумчивости его вывел робкий голос Ворона:

– Камешек, а Камешек?

«Ну точно, сейчас начнет чего-нибудь просить илипризнаваться в ошибках и каяться, – подумал Камень. – Ишь ты,«Камешек». А как что, так сразу «дубина стоеросовая» или «пень замшелый».Подхалим».

– Чего тебе?

– Лелю жалко, – проныл Ворон. – Ведь правдаже?

– Не знаю, – равнодушно ответил Камень. – Мнене жалко. Чего ее жалеть? Молодая, красивая, здоровая, образованная, родителиживы, жилье есть, с голоду не помирает. У нее все в полном порядке. Не вижуникаких оснований для жалости.

Камень чуял, к чему дело идет, но упорно делал вид, что ни очем не догадывается.

– А Вадим? Ведь у них такая любовь!

– А что Вадим? Вадим женился на своей условнойбеременной девушке, как делают все порядочные мужчины.

– Но он же ее не любит! Он Лелю любит!

– Это ты с чего так решил? С того, что между ними искрапробежала? Как пробежала, так и убежала, – ехидно скаламбурилКамень. – Искра убежала, а беременная жена осталась, вот и весь сказ. Неморочь мне голову.

– Нет, буду, буду морочить! – взвилсяВорон. – Это большая настоящая любовь, это подлинное чувство, котороеможет сделать людей счастливыми! И ты не имеешь права закрывать на это глаза!Ты должен вмешаться!

– Я – что? – Камень зло прищурился. – Ядолжен? Кому? Тебе, что ли?

– Мировому порядку ты должен! Истинной любви ты должен,вот кому! Люди, самой природой предназначенные друг для друга, просто обязанывстретиться и быть вместе, иначе мироздание рухнет. Ну пожалуйста, Камешек,сделай, как я прошу. Пусть у Вадима не будет беременной невесты, чтобы ему непришлось на ней жениться. Пусть Леля познакомится с ним хотя бы на день раньшетого момента, когда та девушка сделается беременной. Пусть они поженятся и будутсчастливы. Ну что тебе, жалко?

– Нельзя, – отрезал Камень. – И не проси.

– Но почему?

– Я тебе тысячу раз объяснял. Нельзя – и всё. Пустьидет как идет. А вдруг жена Вадима беременна гением, который сделает важноенаучное открытие и спасет человечество? А вдруг… Да мало ли. Не буду я передтобой бисер метать, мы с тобой уже столько раз это обсуждали, что даже скучно.И не поднимай больше этот вопрос.

– Ты злой, – обиженно заявил Ворон. – Инедобрый.

– Да, – согласился Камень. – Я такой. Но я,кроме того, еще и умный, и справедливый, и дальновидный. А ты – нет.

– Камешек…

– Я всё сказал. Или давай дальше смотреть, или лети ксвоей белочке, а мне на мозги не капай.

Ворон понурился, попереминался с лапки на лапку.

– Ладно, давай смотреть. Только чур – я сразу вдвухтысячный год полечу, ладно? Мне в девяносто девятом надоело, когда мы стобой сериал про спортсмена смотрели, на девяносто девятом надолго застряли, уменя от этого года уже оскомина, я там все наизусть знаю до последнего дня, доотставки Ельцина. А в двухтысячном уже Путина выбирали, там как-то поживее делопошло. Хорошо? Не возражаешь?

– Не возражаю. Только смотри, насчет Романовых ничеговажного не пропусти.

* * *

В качестве руководителя службы экономической безопасностиЛюбовь Николаевна Романова чувствовала себя отлично. Тут было где развернутьсяее деловой фантазии и интуиции и было на чем применять огромный опыт и глубокиезнания. Андрею Бегорскому не пришлось жалеть о принятом решении.

Теперь она часто задерживалась на работе и иногда приезжаладомой даже позже Родислава. Приезжала – и вставала к плите, бралась за тряпку ипылесос, стирала, убирала, гладила, спать ложилась далеко за полночь, вставаларано и все время не высыпалась. Иногда она чувствовала, что больше не можетбороться со сном, и договаривалась с Бегорским, что возьмет свободный деньсреди недели, а в воскресенье выйдет на работу.

И в воскресенье, 27 августа 2000 года, Люба сидела в своемкабинете, который теперь располагался уже не на шестом, а на четвертом,«руководящем» этаже административного здания холдинга «Пищевик», и составлялаплан внеочередной проверки Иркутского филиала, где, как ей казалось, шлихищения. Около половины шестого позвонил отец.

– Любочка, ты где?

Вопрос был закономерным: отец звонил на мобильный телефон.

– Я на работе.

– Почему в воскресенье?

– Много работы, папа. Как ты?

– Не обо мне речь. Любочка, ты ничего от меня нескрываешь?

– Господи, папа, – рассмеялась она. – Что ямогу от тебя скрывать? Я на работе, можешь перезвонить на городской телефон ипроверить.

– Я не об этом. Ты ничего не слышала? Ничеготревожного?

Люба растерялась. В чем дело? Что отец имеет в виду?

– Телевизор не работает, все телепрограммы отключаются,НТВ пропало, «Культура» не показывает, а теперь уже и Первого канала нет, и«России» тоже. Люба, скажи прямо: началась война? На нас напали? Где ты насамом деле?

Ей стало страшно. Во время работы она не включала нителевизор, ни радио, посторонние звуки мешали сосредоточиться. А вдруг, покаона тут сидит и пишет планы, случилось что-то страшное? Или у отца простозабарахлил телевизор? Или антенна на крыше дома сломалась? Надо немедленнопроверить.

– Сейчас, папа, минутку, я проверю.

Она поискала на заваленном бумагами столе пульт, нашла,нажала кнопку. Ни по одному каналу трансляции не было. Люба почувствовала, каксердце оборвалось на мгновение и снова забилось, но уже не в груди, а где-то вгорле. Значит, дело не в телевизоре и не в антенне. Она включила радио. Ведущиймирно беседовал с гостем студии о причислении к лику святых Русской Православнойцеркви последнего российского императора Николая Второго и членов его семьи.Канонизация состоялась дней десять назад на Архиерейском соборе, новость небыла свежей, и это как-то успокоило Любу. Значит, ничего более острого натекущий момент не произошло. На всякий случай она нажала кнопку и переключилаканал и сразу услышала:

– …Возгорание произошло около пятнадцати часов помосковскому времени…

Горела Останкинская телебашня. Поэтому отключились каналы.Слава богу, не война. Всего лишь пожар.

Отец в первый момент успокоился, но потом сновазаволновался.

– Ты правда на работе? – с тревогой в голосеспросил он.

– Ну а где же?

– Ты не в Останкино?

– Папа, что мне делать в Останкино? Я же не политик ине телезвезда. Успокойся, пожалуйста.

– Что? Что? Я плохо тебя слышу, Любочка! Алло!

– Папа…