14

Великая цепь

Джахай, охотники-собиратели полуострова Малакка (Малайзия), называют себя менра, или «настоящие люди». Такое же значение имеет слово «дана-дзаа», которым называют свое племя канадские индейцы бивер, и самоназвание «михак» народа кусунда в Непале. «Даже спокойные сан [бушмены] Калахари, – рассказывает нам Эдвард Уилсон, – называют именно себя !кунг – единственные люди»[535]. Это действительно так, но даже у них определение «человек» применяется не к каждому бушмену, а только к тем, что принадлежат к обществу бушменов !кунг[536].

Тот факт, что люди, принадлежащие к определенному обществу, могут испытывать чувство своего превосходства, не является неожиданностью, хотя мы почти не перестаем размышлять о том, каким непомерным, а временами даже возмутительным может быть это чувство, как замечательно объясняет критик Эрнст Гомбрих:

Я знаю одного старого мудрого буддийского монаха, который однажды в своей речи сказал своим соотечественникам, что он очень хотел бы понять одну вещь: почему, когда кто-нибудь говорит о самом себе «я самый умный, самый сильный, самый храбрый и самый талантливый в мире», бывает смешно и неприятно. Но когда вместо «я» он говорит «мы», «мы самые умные, сильные, храбрые и талантливые люди в мире», то ему восторженно аплодируют в своем отечестве и называют его патриотом[537][538].

Культивирование и поддержание этой уверенности в своем превосходстве и то, как мы определяем в сравнении статус тех, кто принадлежит к другим обществам, характерны для всех людей. Конечно, американцы не изобрели идею о том, что их нация – величайшая. «Возможно, где-то есть рационалистическая страна, которая просит своих детей воздержаться от эмоциональной оценки своей родины до тех пор, пока они не проведут тщательное сравнение ее изобретений, героев и захватывающих дух чудес природы с теми, что есть у их конкурентов, – говорит социальный психолог Роджер Джинер-Соролла. – Но это, вероятно, не та страна, где выросли вы или я»[539]. Такое же представление о величии воплощено в национальных гимнах, в которых озвучены почти идентичные темы: лесть национальной истории и героям, выражение гордости отношением людей к труду, их преданностью и отвагой, а также тем, что государство обеспечивает мир, безопасность и (самое часто используемое слово) свободу. Для многих людей сама идея о существовании черт, которые могут быть предметом сравнения, выглядит абсурдной, даже когда сходства очевидны. Мельчайших деталей может оказаться достаточно для высокомерного отношения к тем, кто во всем остальном, возможно, совершенно неотличим, – феномен, который Фрейд назвал нарциссизмом малых различий[540]. Членов общества редко нужно убеждать в том, что их уклад лучший: они абсолютно точно знают, как должно быть, и для них жизнь, устроенная таким образом, – именно та, которой стоит жить.

Чувство превосходства – лишь часть картины. Ситуацию осложняет та тревожащая легкость, с которой люди способны обесценивать незнакомцев. Если бы инопланетяне высадились на Землю и понаблюдали за человеческим поведением, они могли бы счесть людей неспособными к социальным отношениям: не размышляя, мы то начинаем относиться к животному как к человеку, то к человеку относимся так, будто он или она – отдельная личность, кофе-машина или низший вид животного. Принимая во внимание практическую выгоду от способности очеловечивать животных (например, охотники часто представляют, что́ думает олень, чтобы предсказать его следующее движение), потрясает, насколько легко люди обесчеловечивают (дегуманизируют) других людей[541]. Самоназвания многих охотников-собирателей отражают тот факт, что люди относятся к чужакам по-иному и с превосходством по сравнению с их собственным народом или другими группами, которые они знают и которым доверяют. Даже у многих современных наций названия, применяемые по отношению к их собственным гражданам, такие как Deutsch у немцев и Dutch у жителей Нидерландов, происходят от слова, которое в их языках обозначает «человек».

Структура психики, устроенной таким образом, чтобы воспринимать человеческие группы как обладающие собственными сущностями, не гарантирует им всем равенство. Мы рассматриваем наше общество и общества других людей как входящие в иерархию, наряду с другими живыми существами; такое представление об иерархичности в Средние века было систематизировано в виде Великой цепи бытия. Обычно цепь венчает монаршее «мы» (выше находятся только Бог и ангелы). Другие люди располагаются в нисходящем порядке, и некоторые из них, провозгласил Аристотель, «в такой сильной степени отличаются от других людей, в какой… человек от животного»[542][543]. Эта иерархия сохраняется и в мире природы, где, как иронически написал Оруэлл в романе «Скотный двор», «некоторые животные более равны, чем другие»[544][545].

Шкалу не придумали в башне из слоновой кости греческие философы; люди интуитивно постигали мир таким образом еще до того, как слова стали процарапывать на глиняных табличках и наносить на пергамент[546]. Более чем вероятно, это основная особенность нашей психологии. Исследования показывают: дети считают, что люди занимают высшее положение по отношению к животным, а чужаки находятся ближе к животным, чем их собственная группа[547]. Более того, склонность охотников-собирателей и племенных народов описывать себя как людей свидетельствует о том, что такой тип мышления характерен даже для небольших обществ, у которых много общего с их соседями (намного больше, чем у вас, с вашим обширным знанием мира, и современного тибетского пастуха яков)[548]. Использование эпитетов, означающих «нечеловеческий» или «животный», также предполагает, что эти люди чувствовали себя вправе категорически относиться к некоторым чужакам как к другому биологическому виду – точка зрения, которая, естественно, влияла на их взаимоотношения.

Ранжирование других

Психологи могут многое рассказать о том, как люди ранжируют чужаков. Статус, который мы приписываем разным группам, связан с нашими убеждениями относительно того, как и насколько хорошо люди, принадлежащие к этим группам, выражают эмоции[549]. Сначала немного основ. Шесть эмоций часто считают основными: счастье, страх, гнев, печаль, отвращение и удивление. Это отдельные, врожденные, физиологически отличные психические состояния, которые впервые выражаются в младенчестве и присущи людям во всем мире с небольшими культурными адаптациями[550]. Мы комбинируем эти основные эмоции во вторичные – выражение наших чувств по отношению к другим, на которое оказывает влияние культура. Мы опираемся на вторичные эмоции для интерпретации намерений друг друга и реагирования на мнение других о нас как о личностях или как о представителях групп. Многие из этих сложных чувств – положительные, такие как надежда и уважение, но есть и негативные, например смущение и сожаление. Эти общие вторичные эмоции важны для объединения членов общества: удовлетворение чувством гордости и