Меня охватил ужас.

– Там, внутри, мальчик, вернее, больной юноша! Он жепогибнет! Пожарных вызвали?

– Угу, – ответил красномордый, – только онитут тормозные.

Я окончательно перепугался.

– Надо войти в дом!

Толпа уставилась на меня.

– Ты че, мужик, – сказала одна тетка, –совсем того? Пожар горит! Могет крыша на башку упасть.

– В том и дело, – горячился я, – внутрислабая женщина и больной юноша.

– Самой-то небось нет, – рассудительно заявилаМадлен, – а то бы уж выскочила и голосила. Небось на рынок подалась.

Ее слова подстегнули меня. Ощутив выброс адреналина, якинулся к мужикам-зевакам.

– Давайте вышибем окно, влезем в дом и вытащим парня.

– Не-е, – лениво протянул один, – не люблю вчужие дела мешаться.

– Может, судьба ему погибнуть, – рассуждал другой.

– Что ни делается, все к лучшему, – донеслось изтолпы. – Зачем такому жить? Сам мучается и других извел, лучше один разотплакать и забыть.

Черная, душная волна поднялась к голове, я отломал от деревадовольно толстый сук, подбежал к невысокому заборчику, легко перескочил черезнего и изо всех сил ударил по широкому стеклопакету раз, другой, третий.Раздался сильный хлопок, дождем посыпались осколки, наружу вырвался едкий дым.Я закашлялся, но отступать было поздно.

Не знаю, видели ли вы когда-нибудь пожар, но мне «повезло»,за то короткое время, что Нора «работает» Ниро Вульфом[15], дважды увидеть огненное безумие. Оба раза я был напуган до потери пульса, и вотсейчас предстоит вновь бороться с огнем. А еще уверяют, что снаряд дважды водно место не падает! В моем случае бомба угодила в воронку трижды.[16]

Я перемахнул через подоконник и крикнул что есть мочи:

– Есть кто живой?

Едкий воздух проник в легкие, кашель начал раздиратьвнутренности. Открытого огня не было видно, и это радовало. Но я очень хорошознаю, что основная масса людей на пожаре погибает не от ожогов, а от отравленияпродуктами горения. В наших квартирах теперь очень много легковоспламеняющихся,горючих синтетических материалов, всяких кухонных шкафчиков из пластика,предметов из эрзац-дерева, обтянутых отделочной пленкой.

Вдруг в руку мне ткнулось что-то влажное.

– Прижми к морде, – глухо сказала невесть какоказавшаяся рядом Мадлен, – дыши, как собака, неглубоко, не стой идиотом,времени нет. Иди налево, я направо.

Обмотав нижнюю часть лица мокрым полотенцем, я пошел вуказанном направлении, наткнулся на дверь, распахнул ее, очутился в кромешномдыму и внезапно услышал стон.

Ноги налетели на какую-то преграду, я пошарил руками науровне коленей и с невероятной радостью нащупал чье-то тело.

Кое-как подняв человека, я потащил его к разбитому окну.

– Боря, Боря, – хрипло шептал несчастный, –беги, он вернется и убьет тебя, скорей, Иржи, деньги, убегай…

Голос становился глуше, неразборчивей, я начал задыхаться,но тут вдруг мне в лицо ударила струя свежего воздуха. Я очутился у разбитогоокна и наконец увидел, что прижимаю к себе даму – маленькую, совсем крохотную,похожую на птичку. Оставалось удивляться, почему ее тело было такимкаменно-тяжелым.

Женщина открыла глаза и вскрикнула:

– Где Боря?

– С ним полный порядок, – бодро солгал я, –он во дворе.

– Вы кто?

– Разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин,ответственный секретарь общества «Милосердие», – машинально вырвалось уменя.

Да уж, отец мог бы мною гордиться. Он отлично воспиталВаняшу: в экстремальной ситуации сын не утратил светские манеры.

– Не бросайте меня, – прошептала дама, – ябоюсь.

В ту же секунду она потеряла сознание. Я положил тело наширокий подоконник и собрался было вылезти во двор, а потом вытащитьнесчастную, но с той стороны окна появилось несколько мужиков. Дальнейшеепомнится смутно. Вроде народ начал бить остальные окна на первом этаже и ломатьдверь. Откуда ни возьмись на траве появилось ватное одеяло, на которое уложилиИрину Леонидовну, и одна из женщин стала лить ей на лицо воду из пластиковойбутылки. Потом два мужика из дома вытащили что-то длинное, темно-серое, уложилина траву и прикрыли сверху грязным брезентом. Кто-то вышвыривал в окно вещи,появились пожарные, машина «Скорой помощи». Я сидел около Ирины Леонидовнысовершенно оглушенный. Из ниоткуда вынырнула перепачканная с головы до ногМадлен и сунула мне стаканчик. Решив, что это кофе, я машинально сделал глотоки закашлялся. Жидкость оказалась спиртным плохого качества – то ли виски, то ликоньяк, не разобрать.

Два парня в комбинезонах стали перекладывать ИринуЛеонидовну на носилки. Внезапно пострадавшая открыла глаза, вцепилась в моюногу и что-то быстро сказала на непонятном языке. Один из санитаров кивнул,посмотрел на меня и произнес нечто, похожее на: «Хр, бр, кр, гр».

– Я не говорю по-чешски, – ответил я.

Юноша что-то спросил по-английски.

– Ай донт спик инглиш, – собрал я в кучу остаткизнаний, полученных в институте, – ноу, май нэйм из Иван, ай ливинг инМосква, хау ду ю ду? Йес!

– Он говорит, – перевела Мадлен, – что ИринаЛеонидовна отказывается без тебя ехать в больницу и спрашивает: можешь ли тысопровождать ее или тебе плохо?

– Конечно, поеду, – кивнул я, – мне плохо, ноне до такой степени, как ей.

Санитары подняли носилки, я встал и тоже уцепился за однуручку, но не для того, чтобы помочь сотрудникам «Скорой помощи», а чтобы неупасть самому. Как ни странно, никаких ранений я не имел, вот только ногидрожали и отказывались мне повиноваться.

Носилки с грохотом вкатили в «Скорую». Медики мигом наладиликапельницу и укрепили на руке пострадавшей манжетку тонометра.

Ирина Леонидовна медленно повернула голову, нацелила на меняставшие огромными бездонно-черные зрачки и спросила:

– Боря где?