Он снял цепочку, Костя шагнул через порог ибыстро огляделся. На вешалке только Люськино потерявшее всякий вид синее скроликовым облезлым воротником пальто да Лехина куртка – еще хранившая следыпрежней приличной жизни, как, впрочем, и сам ее хозяин. Стоптанные сапоги подвешалкой – Люськины. Ботинки, которые некогда, в незапамятные времена, былисаламандровскими, – Лехины. Ни следа посторонних. Можно поворачиватьвосвояси и докладывать психологу, что его подружайка проводит время где угодно,только не в старом доме на улице сестер Невзоровых, угол Ошарской. Но Костявсегда придерживался мнения: если хочешь что-то делать, делай хорошо. Поэтомуон продолжил свою исследовательскую миссию. Сунулся в жуткую ванную, таковой жетуалет, на аналогичную кухню, в большую, захламленную комнату, где среди кучигрязного белья спала на диване Люська...

Ничего и никого подозрительного. Что итребовалось доказать.

Однако... что бы он ни говорил психологу, мол,рота солдат может в квартире спрятаться, на самом деле единственное место дляэтого – маленькая комната, которая как раз и сдается внаем. Но когда Костявзялся за ручку двери, Леха в ужасе перехватил его за локоть:

– Нельзя! Ты что! Люська с меня скальпснимет. Там ее постоялец живет, он знаешь какой крутой?

– Знаю, знаю, круче его только волжскийоткос, – Костя попытался свести разговор к шутке, отметив, что в старую,рассохшуюся дверь с облупившейся краской совсем недавно был врезан отличныйзолингеновский замок.

В той квартире, где он вчера был, такие замкисмотрелись уместно, а здесь... Мягко говоря, не по Сеньке шапка. Какие такиешмотки перевез Люськин постоялец от бывшей жены, чтобы хранить их за такимизамчищами? А впрочем, какие бы они ни были, хоть куча старого барахла, онсовершенно прав, потому что только береженого бог бережет. Люська и ее гостиведь ни своего, ни чужого не различают, все пропьют!

– Ну, посмотрел? – нетерпеливотоптался за спиной Леха. – Пора и за гонораром сбегать!

Утю-тю, какие мы слова знаем!

– Погоди, – махнул на негоКостя. – Я так и знал, что именно отсюда гарью тянет. Наверняка постоялецчто-то гладил да утюг забыл выключить.

– Какое! – отмахнулся Леха. – Яего уж который день не видел!

– А я видел ночью его «жигуль», –настойчиво сказал Костя. – Он приезжал, а вы тут небось дрыхли вдохлую. Нучто вы могли слышать? Если ты даже сейчас запаха гари не чуешь, я... ну япросто не знаю тогда! Неужели не видишь – уже из-под двери дымок ползет? Синийтакой!

– Дымо-ок? Синий?!

Леха нагнулся, всматриваясь. Для егонеокрепшего организма нельзя было так резко менять положение тела и головы.Качнулся, цепляясь за стену, такой жалкий и несчастный, что Костя понял: клиентдозрел, надо ковать железо, пока горячо.

– Открой мне комнату, понял? Дапобыстрей!

– А то что? – раздался позадихриплый голос, и Костя оглянулся, мысленно употребив слова, которые принятоназывать «плохими» и которые не стоит даже мысленно произносить в присутствииженщин. Даже такого отребья, как стоявшее перед ним существо. Но он тут жевключил профессиональную улыбку так, что щеки чуть не треснули от старания:

– Люся, здравствуйте! Извините завторжение, но у вас тут что-то горит, как мне кажется.

– А мне не кажется, – пожала плечамиЛюська. – Ни хрена тут гореть не может, потому что комната заперта. –И она схватилась за стенку, чтобы не рухнуть, где стояла. – Комнатазаперта, постояльца нету, гореть нечему...

Язык у нее заплетался, опухшие веки, почтилишенные ресниц, медленно опускались на мутные глаза.

– Да я же и говорю, – снова завелсвою песню Костя, мысленно проклиная себя и изумляясь, как это он и, главное,зачем ввязался в эту авантюру с поисками шалой писательницы. – Ночью я сработы возвращался и видел «жигуль» вашего постояльца. Вдруг он перед отъездомчто-то гладил, а утюг выключить забыл?

Люська наморщила лоб, словно пыталась вникнутьв смысл его слов. Подумала-подумала, потом сообщила:

– А у него в комнате утюга нету. Так чтогладить он никак не мог. У тебя глюки, парень. Иди, отдохни. Не хрен тебе тутделать, понял? Мотай, говорю! – вдруг закричала она с пьяной злобой.

– Как же у него глюки?! – заблажилстоящий на коленях Леха, очевидно, сообразивший своим куцым умишком, что еслиКостя сейчас обидится и уйдет, то заветная мечта о портвейне «Массандра»никогда не станет явью. – И у меня, скажешь, глюки? Это ты ни черта не чувствуешь,не видишь! Гарью весь дом провоняло, а из-под двери дымок уже ползет! Синийтакой!

В голосе его звучал неподдельный ужас, и дажеЛюську проняло: она нагнулась, выставив обтянутый рваными лыжными штанамивнушительный зад, и принялась всматриваться в щель под дверью, заодно поводяносом, как собака-ищейка. Однако напрасно Костя надеялся, что удастся так желегко, как Лехе, заморочить мозги и Люське.

– Нету там ничего, ни дыма, низапаха, – наконец-то разогнувшись, сказала она, уставившись на Костю такимитрезвыми, без малейших признаков хмеля глазами, что тот оторопел. – Что-тоты темнишь, друг хороший...

И тут же, заметив его изумление такимпревращением, пьяно улыбнулась, неуверенно поводила перед собой чумазым пальцемс обломанным ногтем:

– Вре-ешь, у тебя глю-юки!

– Ну, глюки так глюки, – пробормоталон, все еще не придя в себя от этих мгновенных трансформаций. – Извинитеза вторжение. Я тогда и правда пойду. До свиданья!

Он рванул к выходу, но уже на порогеоглянулся. Люська, привалившись к стенке, словно ноги не держали, распяливаларот в дурацкой ухмылке, но из-под набухших век снова посверкивали трезвые,острые глаза, в которых не было ни грамма сонной мути.

– Эй, погоди! – жалобно воззвалЛеха. – А портвейн? Ты ж обещал!

Костя уже хотел было пояснить, что онконкретно намерен сделать со своим обещанием, но что-то его остановило.

– Сказал – значит, сделаю, – бросилон и вышел, слегка прикрыв за собой дверь. Тотчас начали защелкиваться один задругим замки, и он даже головой покачал: неужто Люська, только что бессильнопереминавшаяся с ноги на ногу в другом конце коридора, тигриным прыжкомоказалась у двери и теперь спешит запереть ее? Что-то здесь явно не то...По-прежнему нет никаких признаков, что пропавшая писательница находится вкомнате мента. А все-таки Люська ведет себя подозрительно!