Любой разумный пёс из тех, с которыми Шаршава имел делораньше, без затруднения понял бы его речи. Ну, может, не до последнего слова,но то, что ему ни в коем случае не чинилось обиды и люди как раз хотелиоставить его в покое – воспринял бы обязательно. Воспринял бы – и позволилминовать свою драгоценную кость, может, порычав для порядка, но уж не более…Чего доброго, ещё и подвинулся бы, являя ответную вежливость и убираясь сдороги. С вожаком, украшенным полосами по стальной шерсти лап, получилосьнаоборот. Чужой человек – мужчина – подошёл к нему во время еды да притомотважился заговорить! За подобную дерзость наказание полагалось только одно…

Вожак не спеша поднялся и с глухим утробным ворчанием пошёлна Шаршаву. Пошёл вроде не торопясь, но кузнец понял: сейчас прыгнет. Будь наместе Шаршавы любой венн из рода Серого Пса, лютый зверь давно бы вилялхвостом, изнемогая от счастья. А то бы и кость свою приволок в подарок новомудругу. Будь кузнец просто человеком, досконально изведавшим все пёсьи повадки,вожак опять-таки давно сам ушёл бы прочь со двора, смутившись либо просто уставвотще нападать на непонятного и странно неуязвимого супротивника… Увы, человекне может обладать всеми качествами одновременно, каждый молодец и умелец вкаком-то одном деле, которое избрал для себя. И Шаршава поступил просто какочень решительный и сильный мужчина. Пёс взвился, распахивая бездонную пасть…Кузнец успел принять его на левую руку, худо-бедно защищённую плотной, отдождя, кожаной курткой. Зубищи сомкнулись, шутя вспоров толстую кожу, рукасразу отнялась по самое плечо… но и отнявшейся рукой Шаршава сумел рванутькверху, тогда как правая уже опустилась на шею животного чуть позади выпуклогозатылка. Шаршава никогда не участвовал на ярмарках в обычных развлеченияхкузнецов, прилюдно игравших кувалдами и на потеху девкам наматывавших гвозди напальцы. Не потому, что считал это зазорным, просто не находил тут ничегонеобычного и дающего повод похвастаться. Железо, оно железо и есть; что же несогнуть его, не сломать?..

…Позвонки вожака сухо и отчётливо хрустнули. Голова состановившимися глазами неестественно запрокинулась на сломанной шее, пастьобмякла, и Шаршава стряхнул наземь тяжело обвисшее тело. Онемение в рукеотпустило, но на смену ему начала разрастаться тяжёлая бьющаяся боль, а рукавпринялся быстро намокать и темнеть. Это, впрочем, могло подождать. Кузнецшагнул мимо дохлой собаки и здоровой рукой обнял бледную трясущуюся Эрминтар:

– Пойдём, что ли, сестрёнка.

Первым заметил случившееся пронырливый внучек старейшиныХряпы, выглянувший зачем-то из дому. Он сразу рассказал деду, и набольшийпришёл в ужас, но потом подумал как следует – и испытал немалое облегчение. Нето чтобы ему уж так не нравились венны. Он был на них зол за собственнуюоплошность, но и только. А вот то, что теперь псиглавцы наверняка снарядятся впогоню, а значит, хоть на время оставят в покое деревню, – это поистинедорогого стоило. Не жаль даже поплатиться полезной рабыней, какой была хромоногая…

Правда, немедля погнаться за веннами у наёмников неполучилось. Псы быстро смекнули, что остались без главенства, и тут жепередрались. Чуть ли не каждый желал занять место убитого, и далеко не все сукиожидали исхода, отсиживаясь в сторонке: три или четыре тоже дрались запервенство, и даже свирепее, чем кобели. Хозяева не пытались никого унимать.Всю ночь в деревне Парусного Ската продолжалась чудовищная грызня, рядом струпом вожака легло ещё два, многие оказались нешуточно искалечены, и их недрогнувшимируками добили сами псиглавцы.

Но зато теперь в стае опять был вожак. Такой же честолюбивыйи сильный, как прежний, только моложе.

И многим показалось, будто ржаво-бурые полосы на лапахмолодого кобеля в одночасье сделались ярче.

* * *

Эврих не без содрогания ожидал, как что будет, но всёпроизошло, пожалуй, даже с пугающей обыденностью.

– Ты просил показать место, где меня купил КсооТарким, – сказал Волкодав. – Вот оно.

Могучие и немыслимо древние леса северного Саккарема успелиостаться далеко позади, кругом расстилались кустарниковые пустоши, порождённыехолодными сухими ветрами, постоянно дувшими с гор. Место же, которое Волкодавуказал Эвриху, не являло собой ничего примечательного. Это даже не былперекрёсток дорог, заслуживавший такого названия. Просто узенькая – небольшойтележке проехать – тропка, не то вливавшаяся в невольничий большак, не тоответвлявшаяся прочь. Чтобы двадцать лет спустя узнать подобное место, онодолжно быть врезано в память не иначе как калёным железом. Или, по крайнеймере, кандальным железом, которое в общем-то ничем калёному не уступит…

Небо оставалось всё таким же мутным, пепельно-голубым, и ссеверо-восточной стороны в нём уже проступали белёсые мазки горных вершин.Эвриху показалось очень закономерным, что совсем рядом с памятным местом, у недо конца высохшего озерка, расположился на отдых рабский караван. Пасущиесялошади, среди которых выделялась пегая красавица кобыла. Повозка с добротнымкожаным верхом, где сохранялись припасы и, вероятно, ехал кое-кто из рабов,нуждавшийся в сбережении от тягот дороги. Костерки, небольшая палатка длягосподина…

И кучка пропылённых людей, расположившихся позади повозки,вдоль уложенной наземь длинной и толстой цепи.

При виде подъехавших поднялись на ноги не только надсмотрщики,но и – неожиданно – кое-кто из невольников.

– Наставник, Наставник, я здесь!.. – сорвалсяотчаянный молодой голос.

В сторону кричавшего, держа наготове палку и негромкоругаясь, сразу пошёл старший надсмотрщик – могучий седоволосый мужик,выглядевший неутомимым в движениях. Не дошёл: крупный серый конь, слегкавысланный седоком, оттёр его в сторону.

– Не стоит бить этого человека, почтенный, – глядясверху вниз на постаревшего, но как прежде крепкого Харгелла, сказалВолкодав. – Я привёз грамоту о его свободе. И выкуп, который достойновознаградит твоего хозяина за хлопоты с невольником, по ошибке осуждённым нарабство. Можем ли мы видеть достойного Ксоо Таркима?

* * *

В стране веннов наступила осень, а с нею – свадьбы иярмарки. И случилось так, что на весёлом и шумном торгу женщине из родаПятнистых Оленей, с самой весны сильно горевавшей об ослушнице дочери,приглянулась связочка копчёных кур, выложенных на лоток почтенной полнотелойЗайчихой.

Да не сами курочки привлекли взгляд. Померещилось нечто знакомоев узлах плетения сеточек, куда румяные тушки были заключены…

– Скажи, сестрица милая… – начала было Оленуха, однакосовсем рядом послышался горестный плач, и обе женщины обернулись. Поблизости отних стоял племянник доброй Зайчихи, ученик кузнеца. Смущённый парень держал вруках кованый светец в виде еловой веточки с шишками и не хотел отпускать, ноприходилось: заливаясь слезами, вещицу тянула к себе, прижимала к груди женщинаиз рода Щегла.

И надо ли упоминать, что чуть позже одна из трёх выставила кувшингорького пива, другая принесла пирожков, третья разломила, угощая, тех самыхкур, – и новые сестры, породнённые своевольными чадами, до позднего утрасидели все вместе, и наговориться не могли о своих детях.