— Миссис Клири сообщила мне телеграммой, как супругауправляющего — представителю владельца, и я очень ценю ее обязательность.Архиепископ ди Контини-Верчезе разрешил мне поехать. Вот имечко! А мне,представьте, приходится его повторять сто раз на дню. Я летел до Джилли. Припосадке самолет перекувырнулся, там все размокло, так что я и вылезти не успел,а уже понял, как развезло дороги. Вот вам Джилли во всей красе. Я кинул чемодану отца Уотти, выпросил у трактирщика лошадь, он меня принял за помешанного ипобился об заклад на бутылку виски, что я увязну на полдороге. Ну полно, миссисСмит, не надо так плакать! Дорогая моя, как ни страшен был пожар, это еще неконец света! — Он с улыбкой потрепал ее по плечам, трясущимся отрыданий. — Смотрите, я так стараюсь вас утешить, а вы меня не слушаете.Пожалуйста, не надо плакать.

— Значит, вы ничего не знаете, — всхлипнула она.

— Не знаю? Чего? Что… что случилось?

— Мистер Клири и Стюарт погибли. Лицо его побелело, оноттолкнул экономку. Крикнул грубо:

— Где Мэгги?

— В гостиной. Миссис Клири еще там, на выгоне, спокойниками. Джек с Томом поехали за ними. Ох, святой отец, конечно, я женщинаверующая, а иной раз поневоле подумаешь, уж слишком господь жесток! Ну почемуон взял сразу обоих?

Но отец Ральф уже не слушал, он зашагал в гостиную, срываяна ходу плащ, оставляя мокрые, грязные следы на полу.

— Мэгги!

Он подошел, опустился на колени возле ее кресла, мокрымируками сжал ее ледяные руки.

Она соскользнула с кресла, прильнула к Ральфу, головой кмокрой, хоть выжми, рубашке, и закрыла глаза; наперекор боли и горю она быласчастлива, — пусть бы эта минута длилась вечно! Он приехал, все-таки естьу нее власть над ним, все-таки она победила.

— Я весь мокрый, Мэгги, милая, ты тожепромокнешь, — прошептал он, прижимаясь щекой к ее волосам.

— Ну и пусть. Вы приехали.

— Да, приехал. Хотел убедиться, что с тобой ничего неслучилось, чувствовал, что я здесь нужен, хотел увидеть своими глазами. Ужасно,Мэгги, и твой отец, и Стюарт… Как это случилось?

— Папу захватил пожар, Стюарт его нашел. А его убилвепрь, раздавил, когда уже Стюарт в него выстрелил. Джек с Томом за нимипоехали.

Он больше ничего не стал говорить, просто обнимал ее иукачивал, как маленькую; наконец жар камина подсушил его рубашку и волосы, аМэгги, он это почувствовал, стала в его объятиях уже не такая оцепенелая. Тогдаон взял ее за подбородок, приподнял ее голову, пока не встретился с нейглазами, и, не думая, поцеловал ее. Безотчетное движение, рожденное отнюдь нестрастью, просто невольный ответ на то, что увидел он в этих серых глазах.Безличный обряд, своего рода причастие. А Мэгги высвободила руки и сама обнялаего; он невольно сморщился, сдавленно охнул от боли. Мэгги чуть отстранилась.

— Что с вами?

— Наверно, при посадке ушиб бок. Самолет врезался в милуюджиленбоунскую грязь по самый фюзеляж, нас изрядно тряхнуло. Под конец меняшвырнуло на спинку кресла впереди.

— Ну-ка я посмотрю.

Уверенными пальцами Мэгги расстегнула на нем влажнуюрубашку, стянула рукава, вытащила ее из-за пояса бриджей. И ахнула: под гладкойсмуглой кожей, чуть ниже ребер, багровел длинный, от одного бока до другого,безобразный кровоподтек.

— Ох, Ральф! И вы ехали верхом от самого Джилли! Как жевам было больно! А сейчас вы как? Голова не кружится? Наверно, у вас внутричто-то порвалось!

— Да нет, я цел и, пока ехал, ничего такого нечувствовал, честное слово. Я очень спешил, беспокоился, как ты тут, и мне,наверно, было не до ушибов. Будь у меня внутреннее кровоизлияние, оно, думаю,уже дало бы себя знать… Мэгги, что ты! Не смей!

Низко опустив голову, она осторожно касалась губами багровойполосы, ладони ее скользнули по его груди к плечам — осознанная чувственностьэтого движения ошеломила Ральфа. Потрясенный, испуганный, стремясь во что бы тони стало освободиться, он оттолкнул ее голову, но как-то так вышло, что онавновь очутилась в его объятиях — змеиными кольцами обвила и сдавила его волю.Забылась боль, забылась святая церковь, забылся Бог. Он нашел ее губы жаднымигубами, впился в них, алчно, ненасытно, изо всех сил прижал ее к себе, пытаясьутолить чудовищный, неодолимый порыв. Мэгги подставила ему шею, обнажила плечи,прохладная кожа ее здесь была нежней и шелковистей всякого шелка; и емуказалось — он тонет, погружается все глубже, задыхающийся, беспомощный. Грешнаячеловеческая его суть страшным грузом придавила бессмертную душу, и долгосдерживаемые чувства темное горькое вино — внезапно хлынули на волю. Он готовбыл зарыдать; последние капли желания иссякли под грузом этой грешнойчеловеческой сути, и он оторвал руки Мэгги от своего жалкого тела, отодвинулся,сел на пятки, свесив голову, и словно весь погрузился в созерцание своихдрожащих рук, бессильно упавших на колени. Что же ты сделала со мной, Мэгги,что ты со мной сделаешь, если я тебе поддамся?

— Я люблю тебя, Мэгги, всегда буду любить. Но ясвященник, я не могу… просто не могу!

Она порывисто встала, оправила блузку, посмотрела на негосверху вниз, через силу улыбнулась, от насильственной этой улыбки только ещеявственней стала боль поражения в серых глазах.

— Ничего, Ральф. Я пойду посмотрю, есть ли у миссисСмит чем вас накормить, потом принесу лошадиный бальзам. Он чудо как хорош отушибов; боль снимает как рукой, куда верней поцелуев, смею сказать.

— Телефон работает? — с трудом выговорил он.

— Да. Часа два назад протянули временную линию прямо подеревьям и подключили нас.

Но когда она ушла, он еще несколько минут собирался с силамии только потом подсел к письменному столу Фионы.

— Пожалуйста, междугородную. Говорит преподобный деБрикассар из Дрохеды… а, здравствуйте, Дорин, значит, вы по-прежнему нателефонной станции. Я тоже рад слышать ваш голос. В Сиднее телефонисток неузнаешь, просто отвечает скучный, недовольный голос. Мне нужен срочный разговорс его высокопреосвященством архиепископом, папским легатом в Сиднее. Номердвадцать-двадцать три-двадцать четыре. А пока ответит Сидней, дайте мне,пожалуйста, Бугелу.

Едва он успел сказать Мартину Кингу о случившемся, как егосоединили с Сиднеем, но довольно было и двух слов Бугеле. От Кинга и от тех,кто подслушивал на линии, весть разнесется по всему Джиленбоуну — и у когохватит храбрости выехать по такому бездорожью, те поспеют на похороны.

— Ваше высокопреосвященство? Говорит Ральф деБрикассар… Да, спасибо, добрался благополучно, но самолет сел неудачно, увяз вгрязи, и возвращаться надо будет поездом… В грязи, ваше высокопреосвященство, вгрязи! Нет, ваше высокопреосвященство, в дождь тут все раскисает, ни проехать,ни пройти. От Джиленбоуна до Дрохеды пришлось добираться верхом, в дождь другойвозможности и вовсе нет… Потому я и звоню, ваше высокопреосвященство. Хорошо,что поехал. Должно быть, у меня было какое-то предчувствие… Да, скверно, оченьскверно. Падрик Клири и его сын Стюарт погибли — один сгорел, другого убилвепрь. Вепрь, ваше высокопреосвященство, вепрь — дикий кабан… Да, вы правы, вместном наречии есть свои странности.