Я умолк, медведистый парень вскинул руку. Я кивнул,встретившись с ним взглядом, он сказал горячо:

– Курсант Медведев. Простите, я как-то ожидал, что разв книге такая тема, то вы коснетесь и проблемы призвания Рюрика…

– Садитесь, – ответил я. – Вы знаете, какаявеликая инфистская война идет между норманнской и славянской теорией опризвании Рюрика. Этой войне уже полтыщи лет, а конца ей не видно!.. Боиожесточенные потому, что очень уж заманчив выигрыш. Славянофилы стоят насмерть,доказывая, что Рюрик – славянин, как будто от признания, что он был немцем илишведом, – вся Россия вот прямо щас рухнет и рассыплется в пыль, а мы всемгновенно превратимся в немцев. Конечно, этого не случится, но все-такиоснование для такой ожесточенной войны есть, есть… Дело в том, что наш духвсе-таки подупадет от такой, казалось бы, мелочи.

Бережняк поинтересовался с места:

– Но ведь Англию завоевывали все, кто только замечалэтот остров: пикты, скоты, саксы, англы, французы… в смысле, французскиенорманны, и все равно она остается Англией, хоть ее иногда называют иБританией, какая разница?

Я скупо улыбнулся.

– У них оборона крепче. Если один из камешковразвалится, стена не рухнет. У нас же оборона, увы, намного хлипче. Потому намтак важны победа на поле Куликовом и славный бой под Бородино, которыечрезмерно бойкие считают вообще победой. Больше у нас почти нет побед, несчитая Великой Отечественной, как особенно и нет эпохальных свершений, которымиможно бы потрясать перед остальными народами. Зато вот комплекс неполноценностинам Петр Великий привить сумел, сумел…

Медведев поднял руку, встал.

– Но есть же археологические находки,свидетельствующие…

Я усадил его движением длани, пояснил:

– Есть еще один способ наносить ущерб: подсовыватьзаведомо нелепые вещи. К примеру, что история русских насчитывает уже десятьтысяч лет, а то и все сто, вон в Арктике подо льдом нашли какие-то следы,похожие на руины, значит, это Гиперборея – прародина русских, пеласги – тожерусские, а про этрусков и говорить неча!.. Это дискредитирует в глазахбольшинства саму идею самобытности русской нации. А те, кто придерживаетсятаких взглядов, начинают выглядеть даже в глазах сторонников придурком. Спервасторонятся его, а потом и самой идеи русскости…

Медведев спросил упрямо:

– Но все равно, вы же не случайно взяли эту тему?

– Не случайно, – признался я. – Враг всегдастарается наносить удары по самым важным объектам. Раньше это были склады соружием, аэродромы, скопления танков, мосты, потом в первую очередь старалисьнарушить связь, ослепить все спутники и телекоммуникации. Сейчас перешли кинформационной бомбардировке, ибо зачем взрывать аэродромы, убивать массыспециалистов, если можно их одним метким попаданием превратить из русских вамериканцев?

Медведев зло посмотрел по сторонам. Бережняк и его компанияответили ему брезгливыми взглядами.

Прозвенел звонок. Я нарочито выдержал паузу, но никто невскочил, не ринулся к выходу. Все сидят спокойно, уже контролируют себя, чемотличаются от животных и юсовцев, глаза внимательные, а манеры сдержанноуверенные.

– На сегодня все, – сказал я. – Спасибо, чтослушали так внимательно. В следующий раз коснемся кирпичиков, из которыхстроится любое здание литературы, – языка. До свидания!

Из аудитории я выходил, окруженный группой Медведева иМерилин. Уже перед дверью в коридор нас догнали Бережняк и его друзья, за нимитянулся расширяющийся клин остальных. Бережняк поинтересовался очень вежливо:

– Давно хотел спросить, что означает ваше таинственное«и тэдэ и тэпэ»?

Забирка ехидно улыбнулся, сказал громко:

– Это сокращение, которое заставляет верить, будтоговорящий знает больше, чем на самом деле.

Проснулся в жарком липком поту. Сонно отодвинулся сиспачканной половины кровати на другую сторону, снова провалился в темноесладкое неистовство, где толстые жаркие бабы, где все мои желания – закон, гдея хватаю и пользую…

Странно, Кристина не снилась. Хотя сны вообще-тозапаздывают. Может быть, приснится через десять лет, когда выветрится изсознания, зато подсознание гаденько напомнит.

Барбос следил с недоумением, как я снимал со штырейвелосипед.

– Пробежишься, – объяснил я. – Зато не двачаса потратим, за один ухэкаемся. Время – это… а мы на что тратим?

В сердце кольнуло. Корректура моего главного романадвигается черепашьими шажками. Да что там черепашьими – улиточными. Черт, изкакого будущего века я ни есть, но живу в этом. Значит, по этим законам. А есливыделяюсь, то самую чуть, чтоб по рылу не шарахнули.

Воздух опалил, словно из прохладного дома выпал в жарконатопленную печь. Господи, ну когда же влупит дождь, хороший такой дождяра, яже по гороскопу жаба, толстая зеленая жаба с бородавками и перепончатымилапками, с перламутровым пузом и вытаращенными глазищами. И плевать, что нетжаб в гороскопах, в моем – есть.

Сухой перегретый воздух зашуршал, я вскочил на седло, нога спедали соскочила, по голени больно стукнуло, ну да плевать, у меня все ноги вссадинах и кровоподтеках, пусть…

Неслись через невесомый лесок, Барбос забегал то справа, тослева, иногда обгонял. Пришлось наддать, остался далеко позади. Несся каклесной кабан, тяжелый и вроде бы неповоротливый, но через полчаса такого бегасвернул так внезапно, что просто выпал из пространства.

Я притормозил, развернуться на такой узкой тропке неудастся, по обе стороны трава в человеческий рост, а когда мчался обратно, задалеких зарослей раздался плеск. Барбос даже не плавал, а охлаждался, какБатарадз на горных вершинах, затем стал изображать бегемота: только верх головыс глазами и раздутыми ноздрями над водой.

– Что ж ты, нильская свинья, делаешь, – сказал яукоризненно, – вымазался, глина присохнет…

Барбос сделал вид, что он крокодил, медленно и неслышнодвинулся по воде вдоль берега, пугая лягушек. Вода вокруг него едва ли некипела. Я выждал, пока эта раскаленная болванка сравняется по температуре сводой, если уж это – крокодил, нажал на педали, свистнул и понесся вдоль леса.

Майка на мне не успевала высыхать, а по морде постояннотекут струйки. Я подкатил к подъезду, лихо взъехал на высокий бордюр. Состороны пивного бара на меня уставились, как на чокнутого. Барбос еле тащился,шумно дыша, с высунутым до асфальта языком. У меня на крохотном компьютере, чтона руле, двадцать километров, но Барбос набегал все сорок, ухитряясь шнырять посторонам, проверять звериные и собачьи следы, прыгать во все водоемы, подбиратьтолстые сучья.

Кристина придет часа через три. Для писателя-профессионала иполчаса – время, но я чувствовал, что не выдавлю ни строчки. Сегодня вотношениях с Кристиной что-то переломится с жутким треском. Уже не могуобращаться к ней на «вы». В прошлые разы, кажется, не раз срывался на «ты», носам вспоминал поздно, а она просто не обращала внимания. Или делала вид, что необращает.