Я вспомнила последний раз, когда она была ко мне метафизическитак близко, и подумала о том единственном, чем она тогда не в силах былауправлять – о волке. Тогда мне понадобилась моя связь с Ричардом и близкоесоседство Джейсона, чтобы пробудить во мне волка и прогнать тьму, но сейчас мыбыли ближе друг к другу, волк во мне и я, и он пришел. Большой светлый волк стемными отметинами выпрыгнул из тьмы, и глаза его горели карим огнем. Он всталмежду темнотой и мною. Он дал мне запустить пальцы ему в шерсть, и как только якоснулась его, снова смогла дышать. Запах ночи никуда не делся, но он был не вомне.

Тьма разбухала вокруг меня огромным океаном мрака, нарасталаволной, готовой ударить в берег. Волк рядом со мной напрягся, совсем настоящий.Я ощущала его кости, мышцы под шкурой, он прижимался ко мне. Я чуяла запах егостраха, но знала, что он меня не бросит. Он останется и будет меня защищать,потому что если умру я, умрет и он. Это не был волк Ричарда, это был мой волк.Не его зверь – мой.

Черный океан взметнулся вокруг стеной, и кровать была в немкак крошечный плот. Потом бросился на нас с воплем тысячи глоток, и я узналаэтот крик – жертвы, полчища, бесчисленные поколения жертв.

Волк прыгнул черноте навстречу, и я ощутила зубы,вонзающиеся в плоть. Это мы укусили ее. На миг я увидела комнату, где лежало ееистинное тело, за тысячи миль отсюда. Оно дернулось, грудь ее поднялась врезком вдохе. И выдохом раздалось одно слово, отдаваясь эхом:

– Некромантка.

Сон развалился, и я очнулась с криком.

Спальня Жан-Клода сияла лампами. Мика стоял на коленях,глядя на меня, тряс меня за плечо.

– Слава Богу, Анита! А то мы не могли тебя разбудить.

Я успела увидеть Натэниела на той стороне кровати, иЖан-Клода рядом с ним. Я была в отключке так долго, что он успел умереть иожить снова. Целые часы отдала этой тьме. Еще в комнате были Клодия, Грэхем ипрочие. Значит, действительно часы, и снова их смена.

У меня было время все это заметить и подумать, а потом волкиз моего сна попытался вылезти из меня.

Ощущение было – будто кожа на мне стала перчаткой, а волк –рукой. Он заполнял меня, невозможно длинный. Я ощущала, как его ногивытягиваются мне в конечности. Но конечности у нас были разной формы, кожа неподходила. Волк пытался подогнать ее по себе.

У меня пальцы согнулись, пытаясь сформировать лапы, а когдаэто не получилось, волк попробовал сделать лапы из человеческих пальцев. Якричала, держа руки вверх, пыталась набрать воздуху, чтобы объяснить. Но этобыло лишнее, потому что мое тело начало рвать само себя на части. Как будтокаждая кость, каждая мышца пытались освободиться от всех прочих частей тела.Боль от этого невозможно описать. Части тела, которым никогда не полагалосьдвигаться, зашевелились. Как будто мясо и кости хотели выйти наружу, освободивместо для чего-то другого.

Мика прижал мою руку к кровати вместе с плечом, Натэниел –другую руку, Жан-Клод придавил одну ногу, Клодия – другую. Они орали:

– Она перекидывается!

– Она потеряет ребенка! – кричала Клодия. –Да держите же ее, черт побери!

Грэхем навалился мне на талию:

– Я не хочу делать ей больно.

Что-то у меня в плече хлюпнуло – влажный сосущий звук,который от собственного тела никогда слышать не хочется. Я взвизгнула, но моетело не обратило внимания. Оно хотело рвать себя на части, хотело себяпеределать. Волк был здесь, прямо под кожей. Я ощущала, как он толкается,толкается, рвется наружу. Другие тела наваливались на мое кучей, и вскоре ужеих тяжесть держала меня, но мышцы и связки продолжали дергаться.

Меня сотрясла судорога, заставившая державших меняперехватить руки. Чья-то рука оказалась у меня перед лицом, и я почуяла запахволка. Мой волк принюхался к бледной коже, и подумал – не словами, не образами,а какой-то смесью их. Стая. Родные. Безопасно.

Рука отодвинулась, с ней ушел успокаивающий запах. Волкпопытался прыгнуть за ним, за ним, но другие запахи удержали меня. Леопард,крыса, и что-то еще не мохнатое, не теплое. Ничего, что нам было бы в помощь.

Волк стал когтить мне горло изнутри, будто рвался наружу,расширить хотел, чтобы выбраться. И не мог, не мог, сидел в капкане. Капкан!

Я хотела вскрикнуть, но крик застрял в глотке, вместо неговырвался низкий, траурный вой. Он прорезал гул возбужденных голосов, заставилзастыть прижимающие руки, отдался эхом, затихшим во внезапной тишине. И когдаэхо затихло, зазвучал другой голос, высокий и сладкий, и третий, болееглубокий, на миг слившийся со вторым в торжествующей гармонии. Потом один изних упал на пару октав, нарушив гармонию, но в этом диссонансе была тожегармония своего рода.

Я ответила им, и на миг наши голоса наполнили воздухвибрирующей музыкой. Прижимающие меня тела соскользнули прочь, запах волка сталближе. Моего лица коснулась рука, я повернулась к ней, прижалась щекой, ощущаязапаховую карту всего, чего эта рука сегодня касалась, но в основе этих запаховбыл волк. Я попыталась поднять руки, прижаться кожей к коже, но подняласьтолько одна. Что-то в левом плече сломалось, и эта рука меня не слушалась.Страх пронзил меня раскаленной молнией, я захныкала, и теплая шкура прижаласько мне ближе. Никогда раньше не знала, что в запах можно завернуться, как вчужую руку. Но сейчас я обняла себя этим запахом, так его вдыхая, что онобволок меня, как объятие.

Продолжая прижимать к себе эту руку, я подняла глаза, вдольнее, выше, пока не увидела черную рубашку и потом – лицо Клея. Глаза у негобыли волчьи, и мой волк знал, что это я сделала. Я вызвала волка в нем, и тотответил.

Кровать рядом с нами шевельнулась. Оторвавшись чуть от рукиКлея, чтобы понюхать воздух, я обернулась. Это был Грэхем, но поняла я этосперва носом, а не глазами. Такой был теплый запах, такой чудесный. Здоровойрукой я потянулась к нему, чтобы унести с собой немножко этой теплоты и чуда.

Я коснулась его груди, и только тогда поняла, что он голый.Как будто иерархия моих чувств перевернулась с ног на голову. Обоняние,осязание, зрение – приматы так не думают, так думают собачьи. Мне смутновспомнился вид гладкого, мускулистого тела Грэхема, но запах от него был свой,правильный. А не одеждой определяется, кто свой и правильный, а кто нет. Однакоприкосновение моей руки к теплой твердости голого тела вспугнуло меня, будтонеожиданное. Мысли путались.

Я уперлась рукой ему в грудь, чтобы он не подвинулся ближе.Теперь я его видела, а не только смотрела, и видела, что он весьма рад быть примне голым. А вот это меня разозлило. У меня все болит, мышцы жжет, ноет в такихместах, где вообще ничего не должно ощущаться, а он, понимаете ли, возбуждаетсяоттого, что мы так близко голые. Черт бы его побрал.

Оказалось, что человеческий голос у меня еще есть.