– Нет. – Хрипло прозвучал голос, сорванно, новсе-таки различимо. – Нет.

Клодия появилась у изголовья:

– Это я велела ему раздеться, Анита. Тебе нужно какможно больше контакта кожи с кожей.

Я попыталась встряхнуть головой, это оказалось больно.Поэтому я только повторила:

– Нет.

Она опустилась рядом с кроватью на колени, глядя на менямолящими глазами. Таких я у нее никогда не видела.

– Анита, других волков у нас здесь просто нет. Неосложняй жизнь.

Я проглотила слюну – с болью, будто что-то сорвано в горле,что не сразу заживет.

– Нет.

Перед Клодией возник Жан-Клод:

– Ma petite, прошу тебя, не будь упрямой. Хоть сейчасне будь.

Я посмотрела на него, морща лоб. Я чего-то не поняла?Чего-то не знаю? Чего-то. Чего-то важного, судя по выражению из лиц, но япросто не хотела, чтобы голое эрегированное тело Грэхема прижималось ко мне,когда я голая. Не хотела заниматься с ним сексом, а если мы окажемся голые вкровати, шансы на это возрастут. Да, у меня все болит, и ardeur накормлен погорло, но – считайте меня параноиком, – рисковать я не хотела. Радиошметков моей нравственности я не хотела, чтобы Грэхем включился в соревнованиебудущих отцов. Более всего прочего это удержало мою руку выпрямленной и заставилогубы снова сказать «нет».

– Ты не понимаешь, – сказала Клодия. – Этоеще не кончилось.

– Что не кончилось? – сумела спросить я глубоким,не своим голосом, и тут сообразила. Волк решил, что ему помогают, помогаютвыйти, что стая поможет ему освободиться из этой тюрьмы, но я отодвинулаощущение других волков. Я отказала им в праве окутывать меня ощущением иароматом волчьей шкуры, и мой волк снова стал вырваться – на свободу и к ним.

И рука моя потеряла жесткость – со всем остальным теломвместе. Я стала извиваться на кровати, как мешок со змеями, мышцы и сухожилиядергались так, что должны были разорвать меня. Кожа должна была лопнуть, и япочти хотела этого, хотела, чтобы волк этот вырвался из меня, чтобы пересталделать мне так больно. Я раньше думала, что этот волк – я; теперь я думала, чтоон хочет убить меня.

Запах волка был повсюду, густой, раздражающий, сладкиймускус. Я лежала на кровати неподвижно, по лицу текли слезы, и я хныкала – неволчьим звуком, а тихим, болезненным, человеческим. Я считала болью то, чтобыло раньше, но ошиблась. Если заставить человека испытывать такие ощущения, онтебе расскажет все, что захочешь, сделает все, что скажешь – только бы этопрекратилось.

Я лежала между Грэхемом и Клеем, их голые тела прижималисько мне как можно теснее, но не сверху, не своей тяжестью, будто они знали, чтоэто будет больно. Они осторожно держали меня между собой, положив руки мне наголову и на здоровое плечо. Прикасались они ко мне так, будто я могу сломаться,и ощущение было такое, будто они правы.

Глаза Грэхема выцвели из черных в карие, и лицо у него быловстревоженное. Что они такое видели, чего не видела я? Что со мной? Клейнаклонился, прижался губами к щеке и поцеловал меня – легонько. Потом шепнул:

– Перекинься, Анита, просто не мешай. Если ты отпустишьвожжи, будет не так больно.

Он поднял лицо – я увидела, что он плачет.

С тихим щелчком открылась дверь. Я хотела обернуться, но впрошлый раз, когда я это сделала, было очень больно. Не стоило любопытствотакой боли. К тому же грудь Грэхема загораживала мне вид.

– Как ты смел приказывать мне прибыть? – прозвучалголос Ричарда, уже полный злости.

– Я пытался сделать это просьбой, – ответилЖан-Клод, – но ты не отозвался.

– И ты решил скомандовать мне, как псу?

– Ma petite нужна твоя помощь. – В голосеЖан-Клода послышался первый намек на злость, будто ему капризы Ричарда надоелине меньше моего.

– Насколько я могу видеть, – сказал Ричард, –помощников ей хватает.

Клей обратил к нему изборожденное слезами лицо:

– Ульфрик, помоги ей. Нам не хватает сил.

– Если вы хотите узнать, как удовлетворить ее впостели, спросите Мику. Я не настолько участвую в этом общем пользовании.

– Ты Ульфрик этой лупы или нет?

Мика стоял в ногах кровати, все еще голый, каким проснулся.

– А это, котенок, внутренние дела волков.

– Прекрати! – заорал Клей. – Не будь идиотом,Ричард, будь нашим вожаком! Аните больно!

Ричард наконец подошел к кровати, заглянул поверх телаГрэхема. Волосы у него еще были встрепаны со сна – густая каштаново-золотистаямасса вокруг надменной красоты лица. Надменность, впрочем, ушла, сменившисьвиноватым выражением, которого я уже боялась не меньше.

– Анита…

С такой болью, с таким страданием произнес он это слово.Потом забрался на кровать, и я увидела, что он все еще в шортах – либо он успелодеться, либо спал одетый, что очень не похоже на ликантропа.

Мужчины подвинулись, давая ему место, но из кровати невылезли. Ричард пополз надо мной, но первое же прикосновение вырвало у менятихий стон боли. Он приподнялся на луках и коленях, не наваливаясь на меня, номой волк был слишком близко к поверхности. Ричард вот так встал над нами –значит, он объявлял себя выше нас, а мой волк считал, что он такого незаслужил. И я была согласна.

Я ощутила, как волк собирается для прыжка. Будтодействительно может метнуться из моего тела на Ричарда. И я почти сразу поняла,что так оно и произойдет. Однажды мне пришлось ощущать битву зверя Ричарда имоего, и это было больно. Мне сейчас уже было больно, и усиливать боль я нехотела.

– Подвинься, Ричард.

Снова этот хриплый шепот.

– Все хорошо, Анита, я здесь.

Здоровой рукой я уперлась ему в грудь, толкнула.

– Подвинься, быстро.

– Ты встал над ней в позиции доминанта, – сказалГрэхем. – Вряд ли ей это нравится.

Ричард посмотрел на него, не сдвинувшись.

– Она не волк, Грэхем. У нее нет таких мыслей.

Из глотки у меня донесся низкий вой. Хотя я и не собираласьвыть.

Ричард медленно повернул голову – как персонаж фильмаужасов, решивший наконец обернуться. Уставился на меня, и волосы густой рамойвокруг удивленных глаз.

– Анита? – сказал он, на этот раз вопросительно,будто не знал, действительно ли я Анита.

Снова густой, дрожащий вой вырвался из моих губ. И голосомболее низким, чем у меня вообще бывал, я шепнула:

– Отодвинься.

– Ульфрик, пожалуйста, отодвинься! – взмолилсяКлей.