голос пересох от презрения, растягивая слоги: «ма-лень-кий Гит-лер». Даже если бы он был воплощен в другом теле, я бы узнала этот насмешливый голос, изливающий презрение на тех, кто не понимает, и на «тех, что внизу».

— Мать Тереза не Гитлер, — сказал он. — И говорить, что внутри нее есть «маленький Гитлер», тоже бессмысленно. Но даже мать Тереза, даже Януш Корчак способны, по крайней мере, в принципе, понять, кем был Гитлер. Поскольку ни один человек не является ангелом, сапог, который топчет и сокрушает, не выходит за пределы понимания любого из нас. Более того, для нас, людей, чрезвычайно важно понимать, что управляет и что поднимает ногу, чтобы попрать человеческое лицо.

Рот закашлялся. Лицо отодвинулось от кафедры, чтобы откашляться, и поправило на носу очки. Оно двигалось, как хотело, издавало звуки, какие хотело, и я видела каждое движение и слышала каждый звук. Стук в ушах утих, и никакая пожарная тревога, никакое самое соблазнительное удовольствие, не оторвали бы меня от стула: больше всего на свете мне нужно было видеть и слышать.

Он говорил о множестве исследователей, предшествовавших ему в попытке разгадать покрытую мраком загадку Гитлера с самого начала карьеры фюрера. В любой приличной библиотеке найдутся книги по этой теме. Некоторые из объяснений сенсационны в стиле желтой прессы, на них он останавливаться не будет, другие дают пищу для размышлений, но и о них он не будет сейчас говорить. Существуют тысячи таких текстов, он прочитал не все, но довольно много, а по некоторым из них ему даже довелось преподавать.

После многих лет изучения и преподавания, после всех объяснений, он чувствует, что мы остались с черной дырой, с неразгаданной загадкой, и что все объяснения, даже самые глубокие, это только слова, слова, слова… Каждое объяснение и каждая теория проваливается в черную дыру зла, равного которому нет, высшего зла, чистейшего и рафинированного.

Это осознание, это разочарование в словах, породило в нем идею, что для разгадки Гитлера требуется совершенно другой образ мышления. И это привело к выводу, что для того, чтобы проникнуть в глубины бездны, требуется не рациональное видение человека науки и теории, а видение художника, интуиция художника и смелость художника.

Он молча склонил голову и помассировал щеку указательным пальцем, будто хотел остановиться и подумать, прежде чем продолжать:

Когда он взялся за этот амбициозный — сегодня он без колебаний использовал бы слово «самонадеянный» — проект написания о Гитлере от первого лица, он искренне верил, что только искусство способно проникнуть в глубины самых злых душ. и исследовать их содержимое. Исследователи и ученые могут рассказать нам о Гитлере, но только искусство способно представить нам Гитлера как он есть.

В отношении этой книги ему предъявлялись различные обвинения. Он согласен с большинством своих критиков и даже готов добавить собственную критику в свой адрес. Но, по крайней мере, в одном грехе, в котором его обвиняли, он невиновен: тяжелое бремя написания романа он взвалил на себя не по легкомыслию, не из-за жажды славы или провокации. Поскольку он пришел покаяться, он будет откровенен: ему с самого начала было ясно, что некоторые люди не поймут, а некоторые оскорбятся. В этом смысле он приступил к реализации своего проекта с открытыми глазами, с ясным пониманием того, что и искусство, и правда безжалостны.

Что касается критики, то он и есть самый строгий критик своей книги. Как мы видим, он уже не молод, и последние годы своей жизни он посвятил единственной цели — разоблачению ошибки в своем произведении. Он серьезно ошибся в своих предположениях, но одно он может сказать наверняка и со всей прямотой: автор возложил на себя написание книги как священный труд. Автор всем сердцем верил, что, если и стоит чем-нибудь заняться — это написать «Первое лицо, Гитлер».

Его голос. Я должна описать неуловимое качество его голоса, без которого этот «отчет» был бы неполным. Я уже упоминала о неидентифицируемом акценте, но акцент — это не голос. Когда он говорил об искусстве, его голос патетически повышался, но в то же время в нем была нотка пародии, как если бы он представлял имитацию. Своего рода клоун, подражающий самому себе — клоун, изображающий клоуна, имитирующего подражание, самозванец, притворяющийся самозванцем, — до тех пор, пока слушатель не почувствует себя растерянным и глупым, потому что он понятия не имеет, что было в нижней части голоса и что он имеет в виду. То он казался искренним, то, казалось, насмехался над самим понятием искренности. Я хорошо помню действие этого голоса, но на этот раз я больше не ждала с нетерпением его следующего предложения в надежде, что оно откроет мне его намерения. Я уже знала, кто он такой. И я уже знала, что смысла искать не стоит.

Прошедшие годы или, возможно, тот факт, что он стоял на сцене, усилили противоречивые качества его голоса до ощущения мурашек по коже, и я почувствовала в аудитории скрытое беспокойство. Слева от меня Одед всё тёр и тёр запястьем о подлокотник кресла, как будто рассеянно расчесывал укус насекомого.

Голос упал почти до жалобного тона, когда он перешел к обзору двух авторов, перешагнувших черту до него. Ричард Лурье, профессор литературы, написал книгу «Автобиография Иосифа Сталина», которая, как следует из названия, повествует историю советского царя от первого лица. Если судить о степени зла по количеству жертв тирана, то Сталин был даже хуже Гитлера, но никто не обвинял профессора Лурье, который был кандидатом Пулитцеровской премии за другой его роман, в каких-либо возмутительных действиях, и никто не отождествлял его с героем книги и не называл его «Сталин».

Джордж Стайнер, выдающийся ученый и интеллектуал, дал Гитлеру право говорить и спорить в своей провокационной повести «Транспортировка господина Адольфа Г. в город Сан-Кристобаль». На Стайнера обрушился шквал критики — он и сам считал этот текст очень смелым — но по скромному мнению докладчика, Стайнер не решился зайти достаточно далеко, чтобы заглянуть в бездну. Гитлер Стайнера был полемическим Гитлером, не личностью в полном смысле этого слова, а скорее набором смелых заявлений о роли евреев в истории, споре автора с самим собой и своей идентичностью.

Взявшись за написание книги «Первое лицо, Гитлер», автор стремился превзойти то, что сделал Стайнер, которым он очень восхищался. Он стремился проникнуть в глубины души Гитлера, его души, а не его аргументов. Он хотел представить Гитлера не как серию аргументов и не как тематическое исследование под тем или