ответил Якоб с набитым ртом. – А потому греха было немного. Ну, пьянство, конечно… Чревоугодие, само собой… Богохульство, – куда же без этого?.. А больше, пожалуй, ничего такого особенного. Вот брат Иоганн может много интересного рассказать: до того как его сослали к нам, он жил в большом монастыре.

– Говори, Иоганн, говори! – оживился студент. – Страсть как хочется послушать про безобразия монахов.

Иоганн выразительно поглядел на Якоба и с неохотой начал рассказ:

– Да, я принял постриг в большом монастыре, далеко отсюда. Не буду называть вам его, это не важно, как он называется, – везде одно и то же. Монастырь тот был богатым: он получал дары от верующих, имел обширные земли и вел изрядную торговлю. Продавал иконки, крестики, лампадки, вино, хлеб, мясо, ткани – для их производства имелись собственные мастерские, – свечи, также своего изготовления, и еще много такого.

– А вы индульгенциями возмущаетесь, все просто помешались на индульгенциях, – вставил свое слово Якоб, обращаясь к студенту. – Что там доходы от продажи индульгенций – мелочь, пустяки по сравнению с другими доходами папской Церкви.

– Мы не доходами возмущаемся, мы против оскорбления и извращения учения Спасителя, – с трудом проговорил студент.

– Богат был монастырь, – продолжал Иоганн. – Богат и славен. В него часто приезжал сам архиепископ. Но ездил он не только по денежным делам, не только для бесед с нашим настоятелем, и уж тем более, не для общих молитв с братией! Была у него страсть к бойцовым собакам, и у нас в монастыре разводили и обучали их на специально устроенной для этого псарне. Собаки вырастали жутко свирепые, их охотно покупали знатные господа для защиты своих домов и имений, но главное, собаки те умели отчаянно драться на боях и грызлись на смерть. Когда к нам приезжал архиепископ, то для него обязательно устраивались такие бои, продолжавшиеся несколько дней. А чтобы его преосвященству было интереснее смотреть, приглашались еще зрители из знатного сословия; иные приезжали со своими собаками и спорили на деньги, которая из собак выиграет. Как-то на святках бои длились неделю, на них погибло около сотни псов, арену не успевали очищать от крови. Но его преосвященство был недоволен: пес, на победу которого он рассчитывал, издох, не дожив до последней решающей схватки.

А у нашего настоятеля была иная страсть. Его мучил бес похоти, и так был силен, проклятый, что бороться с ним было бесполезно. Во всяком случае, отец настоятель никогда не боролся; в какой-то книге он вычитал, что бесу надо дать волю, тогда, мол, его злые силы скорее иссякнут, и с бесом легче будет справиться. Отец настоятель так и делал: для того чтобы успешнее одолеть беса похоти, он ездил в женский монастырь Святой Агнессы, где имел связь с аббатисой, одержимой тем же бесом. Вот они вместе с чертом и сражались.

– Ну, совсем, как я и моя соседка – вдова плотника! – вскричал Якоб и осушил стакан вина.

– Но как они ни старались, черт был сильнее, – продолжал Иоганн. – К тому же, отцу настоятелю приходилось еще исповедовать наедине молоденьких служанок и наставлять гулящих женок на путь истинный: где уж тут победить беса! В конце концов, наш аббат бежал от нас, прихватив все деньги из монастырской казны. Ходили слухи, что он уехал в Алжир, принял там магометанство и завел себе гарем.

Студент от удовольствия хлопнул себя ладонями по ляжкам и прочитал стишок:

Там, где храмы возносят башни

И гремят колокольным звоном,

Там поставили меня в аббаты,

Не знавал я заботы тяжелее!

Нет покоя мне от девок проклятых,

Нипочем им мое Приапово оружье.

Пригрожу им тем оружьем, а они и рады;

Покажу, – так еще больше лезут!

Умоляю я Бога каждодневно,

Пусть урежет мою мужскую силу,

И тогда я отведаю покоя.

А не то пусть назначит мне подмогу!

– Какой хороший стишок! – сказал Якоб. – Вы мне повторите его после, господин студент, я постараюсь запомнить.

– После того как наш отец настоятель сбежал, нам навязали нового аббата, – продолжил свой рассказ Иоганн. – Тот женщинами не интересовался, поскольку был склонен к содомии. Он окружил себя любимчиками из числа молодых смазливых послушников, а все остальной братии пришлось туго. Аббат со своими ангелочками жил подобно какому-нибудь Калигуле, а нас они держали в черном теле. За малейшую провинность – плети, за ослушание – сырой подземный карцер. Мы пытались жаловаться его преосвященству, но новый аббат такие для него собачьи бои устроил, и такие подарки преподнес, что архиепископ встал на его сторону. Жалобщиков наказали: кого плетьми, на кого наложили строгую епитимью, кого в карцер заперли, кого разослали по дальним монастырям. Я был среди последних: так я очутился в горах и встретил там брата Якоба, будь он неладен!

– Не встретил бы меня, не сидел бы здесь, а все таскал и таскал бы воду из реки, если бы, конечно, не сорвался с обрыва и не сломал себе шею! – живо возразил Якоб. – Ты и с нашим аббатом не очень-то ужился. Да ты ни с кем и нигде не уживешься: ты брюзга и со всеми ссоришься; тебя даже из ада выгонят. Только я, с кротостью своей, могу терпеть тебя.

– Можно подумать, что ты воду не таскал. У себя в глазу бревна не видишь, брат Якоб.

– Если не вижу, то его там нет. Бревно в глазу невозможно не заметить.

– Ты всегда был еретиком и безбожником, брат Якоб.

– Чья бы корова мычала, а чья бы и помолчала!

– А вы подеритесь, святые отцы! Ну-ка, давайте, смелее! – стал подзуживать их студент.

– Без нас уже дерутся, – Иоганн показал на противоположный угол зала, где сцепились три человека.

– Причащение – лишь символ вкушения плоти и крови Христа! Нет, причащение – это превращение вина с хлебом в кровь и плоть Христову! Врешь, хлеб и вино сразу становятся плотью и кровью, а не в ходе причащения! – трясли они друг друга за грудки.

– В вере много неясного, – пробормотал студент.

– Вот приедет отец Ульрих и прояснит неясное, – сказал Якоб, вытрясая остатки вина из бутылки в свой стакан.

* * *

Вначале решили, что проповедь будет прочитана в самом соборе, но так он был разгромлен, а кроме того, церковные строения были теперь неприятны народу, то Ульриху предложили выступить под открытым небом. Он согласился, и на соборной площади была сколочена из досок высокая кафедра.

В этом году осенняя