стало охранять Клюквинки и не для чего жить. Ива так и не сказала ей, что тот, кого ведьма с малых лет ненавидела, неповинен в смерти ее сестры. Некоторых вещей все ж лучше не знать.

– Не околдовывал он меня, – сказала мавка напоследок. – Я и сама дура, каких поискать.

Сказывают, коли однажды повелась с нечистой силой, не жить тебе среди людей. Так и случилось.

Ступни утопали в мягких травах, роса омывала кожу. Девица шла по лесной тропе босая и простоволосая.

Чаща встретила ее как хозяйку. Не ухали, пугая, совы, не завывали волки. Лишь стрекотали кузнечики и изредка подавали голоса любопытные белки. Зеленые искры светлячков метались по темноте, словно заманивая девку в трясину, но она и без того помнила дорогу.

– Где ты, милый? Где, люба моя? – негромко окликнула Ива.

Никто не отозвался.

Но сердце не обманешь, даже если оно бьется медленнее человеческого, а слезы, которыми ночами девка поливала подушку, холодны. Она достала короткий грибной ножичек и полоснула по ладони. Закусив губу, порезала вторую. Брусничные бусины скатывались на мох – алое на зеленом.

– Ты крови хотел? Ну так возьми мою. Всю возьми, до капли! Пей! Не сумел ты стать для меня человеком, так я с тобою силой нечистой останусь. Сдержу обещание.

Вот и болото. Воды не видать – одна тина. Ива села на берегу, выставив руки. Багряные ручейки медленно стекали по траве, сплетая прочными нитями су́дьбы.

– Я оказалась тебе дороже мести, а ты стал мне жизни ценнее… Стану тебе болотной женою.

Околдовал… Придумал тоже! Нет у Господина топей такой власти, чтобы девичье сердце обуздать. Ни у кого ее нет. И у самой девицы тоже.

К ночи в лесу становится холодно. Вот уже рук и ног не чутно. Ива прикрыла глаза, уронила голову на грудь. Так и уснула бы, кабы кто-то не сел с ней рядом и не коснулся мокрой ладонью.

– Пришла… – сам себе не веря, проговорил Аир.

Ива положила голову ему на плечо и сладко вдохнула терпкий запах болота.

– Пришла. И больше никогда тебя не покину.

Эпилог

Когда-то, по молодости, она была нескладехой. Косицы торчали в разные стороны, веснушки сливались в неаккуратные ржавые пятна на щеках. Ныне не то. Ныне жена старосты, может, и не была красавицей, каких поискать, но зато обрела стать и гордость, какой иным девкам следовало бы у нее поучиться. Женщина щелкнула по курносому носу дочурку, никак не желавшую засыпать.

– Еще одну враку! Ну пожалуйста!

– Какую тебе, егоза?

– Про Хозяина болота! – шепотом попросила малышка.

– Ну, слушай…

Сказывают, когда-то оба они по земле ходили. Каждый в свое время. Он на век раньше, она родилась много позже его кончины. Но разве для любящих сердец то преграда? Девку ту замуж сговорили за хорошего парня. Писаный красавец, силач, мастеровой! Но что поделать? Не люб он был красавице. А родители строго-настрого велели свадебку играть. И как тут быть?

Вот и отправилась девка на болото вымаливать счастья. И так уж вышло, что приглянулась она Господину трясин. Явился он ей, к устам сахарным прильнул… Кто бы устоял? И стала девка день и ночь вспоминать Хозяина. Куда ни пойдет, повсюду он видится. Иные божились, что околдовал он ее, не иначе. Да разве во власти нечисти подобное?

А девка-то стала меняться! Поначалу волосы у нее позеленели, стали подобны тине. Опосля кожа засеребрилась, как у болотниц. Принимала ее нечисть за свою, показывалась, приказов слушалась… И, ясно, деревенские испугались. Мавкой кликали, дразнили. Мало кто не отвернулся от зеленоволосой девки…

А уж когда узнали, что она Хозяину болота в невесты обещалась, и вовсе ополоумели! Решили, что нечисть поганая заморочила бедняжку, отправились на болота ее спасать. Похватали вилы и серпы, навострили косы, взяли факелы. Ведь каждому известно, что страшится нечистая сила огня да железа, им рожденного. А в запретной чаще – гля! – девка со своим милым сидят. Воркуют, ровно голубки. Девка-то была смелая, каких мало. Не побоялась выступить против односельчан.

– Люблю я его! – сказала.

– И я люблю! – сказал Хозяин болота.

Малышка прикрыла раскосые глаза, сладко зевнула. Нипочем ведь не уснет, покуда не дослушает! Но и правда ей ни к чему. Ведь врака на то и врака, чтобы маленько приврать. Женщина пригладила растрепанные косички дочери и продолжила.

И поняли тогда люди, что нет такой силы, которая бы пред чистой любовью выстояла. Ни время над нею не властно, ни сама смерть. А ежели союз двух сердец благословили боги, то что уж с людей спрашивать? Побросали они косы да серпы, повинились, что хотели убить жениха. И была свадебка! И пир был! И я там была, и папа. И даже дедушка. И все радовались и мед пили.

С тех пор влюбленные ходят к болоту молить Хозяина и Хозяйку о счастье. Никому они еще не отказывали, всем являлись. И всегда рука об руку. И ты тоже, когда срок придет, благословения у них попросишь.

Плохая из Ени была рассказчица. Но что хуже – плохая сказка или правдивая? Поди разбери…

Дочка сонно спросила:

– А это про наши Клюквинки сказка, да?

– Что ты, милая! – грустно улыбнулась нескладеха. – В нашем лесу и болота-то нет. Одно озеро. Спи!

Она на цыпочках вышла из светелки, прошла мимо прикемарившего свекра. Нор был слаб сердцем и от дел отошел, передав звание старосты и заботы сыну, но все одно зорко следил за деревней, ничего от него нельзя было утаить. Вдовец смачно всхрапнул и оттого проснулся.

«Спит», – жестами показала Еня. Старик махнул рукой. Иди, мол. Пригляжу. И вернулся к любимому делу – недоплетенному лаптю. Еня же вышла из избы и, прислонившись к столбику на крыльце, глянула в сторону леса.

В каждой враке есть маленько вранья и маленько правды. И озеро в лесу возле Клюквинок действительно имелось. Болото превратилось в него много лет назад, когда Еня еще и старшенького-то не родила. Она явилась тогда в запретную чащу от отчаяния, ведь сын самого старосты был ласков с нею, а она знать не знала, как сказать, сколько ошибок по глупости успела натворить… И открывшееся ей зрелище самого Рода заставило бы протереть себе глаза.

Болото… цвело! Белые нежные бутоны распускались там и сям, запах стоял, словно ранней весной в яблоневом саду. А водица, прежде бывшая черной, очистилась и посветлела. Над песчаным дном носились мелкие рыбешки, сновали над прозрачной гладью