— Не думаю, — уверенность Сантры не говорила ни о чем. — Но на всякий случай мне лучше остаться возле ее величества.

— Что смогу помочь я?

— Разве что молиться Пятиликому. Остальное — наша работа, и мы ее знаем.

Аннета умирала. Неведомая болезнь отбирала у нее жизнь час за часом, минуту за минутой, и Аннета таяла на глазах. Заострились черты лица, истончились губы, образовались темные провалы вокруг поблекших глаз.

— Обидно, — сказала Аннета, и голос у нее был слабым и едва слышным. — Я ведь толком тебя так еще и не узнала. Ты умеешь быть разным, но всегда любимым. Наверное, это наказание за то, что я слишком много плакала от счастья. Прошу о единственном — не смотри на меня, как будто прощаешься. Как угодно, только не так.

Я готов был выть, орать, биться головой о стену, чтобы избавиться от чувства отчаяния. Какие слова можно сказать женщине, которую любишь, когда она умирает на твоих глазах? А ты, способный объявлять войны, менять на свое усмотрение законы, возносить людей, отправлять их на каторгу и даже казнить, ничем, совсем ничем не можешь помочь⁈

— Даниэль, сейчас принесут то ужасное лекарство, от которого вначале сгорают внутренности, а затем долго, до рвоты, тошнит. И мне не хочется, чтобы ты видел, как я буду выглядеть.

Что я мог сказать ей в ответ? Оно — единственное, которое дает хоть какой-то шанс на выздоровление, как дружно все меня уверяют. А если толку от него не будет, получалось, я только усиливаю муки, которые она испытывает и без того? Но велеть его не давать — лишиться последней надежды, и всю оставшуюся жизнь себя проклинать?

Я стоял в темном переходе, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел на парк. Отсюда он был виден как на ладони. В нем прогуливались пары, резвилась дети, которым давно пора спать. Оттуда доносилась музыка. С недавних пор излюбленное место музыкантов, где и начинающие, и мэтры, всегда найдут благодарную публику. Впрочем, то же касалось художников, поэтов и певцов.

— Здравствуйте, сарр Клименсе.

Я узнал его сразу, не оборачиваясь, по голосу. Именно ему воздвигнут монумент на площади перед парадным входом во дворец. Пятиликий выглядел точно так же, как и в прошлую, единственную нашу встречу в захолустном Ландаре. Юноша лет восемнадцати, вьющиеся темные волосы, нос с едва заметной горбинкой, и янтарного цвета глаза.

— Согласен, красивый отсюда открывается вид. Столько людей, каждый со своими мечтами, страхами, страстями, тайнами, и в любом из них заключен целый мир. Знаете, что меня тогда подвигло? Отсутствие детских воспоминаний. Я отчетливо помнил любой из прожитых дней, но среди них нет ни единственного из раннего детства, может себе представить? Даже самых смутных, расплывчатых. Если бы только у меня, но ведь у всех! А они обязательно должны быть: откуда-то мы же взялись, и я же об их существовании знаю? Но их нет. Страх потерять маму, например. Внезапно охватившую радость, когда самозабвенно смеешься непонятно из-за чего, а за тобой с улыбкой наблюдают родители. Как во-он у того мальчишки!

В минуте ходьбы умирала жена. Я стоял и слушал, не понимая, к чему он ведет.

— Миров было множество, но не в одном из них ничего подобного не нашлось. Тогда-то ко мне и пришла мысль соорудить собственный. Было что-то похожее, и оставалось лишь внести необходимые мне нюансы. Затем случилось так, что созданный мной мир остался единственным.

— А что произошло с другими?

— Они исчезли за ненадобностью. Как мысли о сапожной щетке, стоит только почистить обувь. Настолько удачно мне удалось сотворить ваш. Странное дело, я имею возможность заглянуть в миллиарды детских воспоминаний, но мне по-прежнему нужны свои собственные.

— Хотите, я встану перед вами на колени? Поцелую вам руки, сапоги, пыль у ваших ног? Поставлю статую в два раз выше. Возведу их в каждом городе, по всей стране. Заберите взамен мою жизнь, наконец. Умоляю, спасите ее!!!

Я готов был схватить его за плечи, и начать трясти. Того, перед кем обязан трепетать.

— Увы, не получится.

— Но почему⁈ Тот, кто создает миры, не может помочь единственному человеку⁈

— Когда мир возник, он начинает жить по своим законам. И слишком велика вероятность: любая попытка что-то в нем изменить, может привести к тому, что он распадется на то, из чего был создан. Научены горьким опытом. А вместе с ним не станет и нас. Повторюсь, он — единственный. Да, мы бессмертны, но нам ведь нужно где-то существовать? Мужайтесь, Даниэль, вот и все, что могу сказать в утешение.

Пятиликий уходил все дальше, пока не исчез во тьме коридора. С юной фигурой, но с походкой старца. Прожившего заурядную жизнь, и ничего после себя не оставившего. Ни духовного, ни материального, ни потомков, ни доброй памяти, ничего. Как будто никогда его и не было. Но ведь он не такой? Или его нет вообще?

Я рычал от бессилия, чувствуя, как переполняет гнев. Неистовый, до безумия. Хотелось схватить шпагу, появиться в парке, и убивать, убивать, убивать! Пока не устанет рука. Почему они должны жить, а Аннета умереть, почему⁈

Через какое-то время набежит стража, навалится и скрутит. Да я и сам сдамся, до краев переполненный кровью, которая мне ничего не даст. Они окружат и отведут во дворец, сочувственно перешептываясь между собой. Или убьют, не признав. Так будет даже лучше, ведь я не увижу Аннету мертвой.

Когда послышался топот ног, я вздрогнул. В королевских дворцах не принято бегать, и срочность означала одно.

— Господин король! — издалека начал тот, кто даже не подозревал: он умрет первым. — Господин король, вас повсюду ищут!

— Говори! — пальцы уже сомкнулись на его горле. — Говори!!!

— Меня Манюэлем Гладнистом зовут!

Я замер: плохие новости не начинают с имен, а Манюэль хочет, чтобы его запомнили.

— Господин король, ее величество почувствовала себя замечательно, поднялась с постели и желает вас видеть!

— Что⁈ — вместо того чтобы ослабить хватку, я сжал еще сильнее.

Манюэль захрипел, но смог выдавить:

— Ее величество выздоровела!

Теперь бежал я сам. Так быстро, как получалось. Некоторое время он держался следом и торопливо рассказывал.

— Все, кто был в комнате с ее величеством, утверждают — произошло чудо! Самое настоящее, прямо на их глазах!

Какое именно, услышать не получилось: он безнадежно отстал.

Посвящается моей маме.

Спасибо всем,