местах, измазана грязью и… я смотрю на алые пятна на ее подоле, на ее коже, в ее волосах…

– Это что, кровь? – выпаливаю я. – Гвен, что вчера случилось?

Но Гвен не успевает ответить.

– Это не ее кровь, – встревает Моргана и окидывает Гвен холодным взглядом. – На ней ни царапины.

Она права: Гвен вся в грязи и крови, но на коже ее нет ни следа: ни царапины, ни укола, ни пореза.

– Что случилось? – повторяю я. Мой голос дрожит.

Я видела Гвен разной. Видела ужасные варианты ее выбора и всю холодность, на которую она способна. Видела ее упрямую гордость и необдуманные решения, но я никогда не считала, что она может причинить кому-то вред. Вспоминаю ночные крики, и меня тошнит. Не могу на нее смотреть… как только встречаюсь с ней глазами, тут же отвожу взгляд.

– Это не я, – шепчет она.

И я наконец поднимаю на нее глаза. Меня накрывает облегчением. А потом она продолжает:

– То есть это была я. Но и не я. Я не… не знаю, как это объяснить. Но так оно и есть.

– Кого убили? – спрашивает Моргана на удивление ровным голосом. – Если это был кто-то из наших…

– Нет, – перебивает Гвен, а потом сглатывает. – Один из фермеров плохо обращался со своим скотом. И еще герцог, который приходил в комнаты своих слуг… чтобы возлечь с ними без согласия. И швея, которая крала.

– Преступники, – выговариваю я, и Гвен кивает.

– Таково здешнее наказание, – объясняет она. – За любые преступления. Лионессу нужны жертвы. Любым способом.

– Что случилось? – спрашиваю я в третий раз.

Гвен ставит свечу на стол, а потом забирается на кровать. Она не касается ни меня, ни Морганы, соблюдает дистанцию, но на мгновение мне кажется, что мы вернулись на Авалон, что мы и сейчас на Авалоне: развалились вместе, слишком уставшие после вечеринки и не желающие расходиться по своим комнатам. Пьяные и хихикающие, готовые говорить до самого утра.

Но эта ночь не похожа на одну из тех, и я не отрываю взгляда от крови на руках Гвен, чтобы напомнить себе об этом.

– Что-то… происходит в Лионессе. – Голос ее дрожит. – Кое о чем я помнила, но в воспоминаниях все было не так. В детстве я не видела худшего. Я думала, что церемония эта дикая и волнующая. И так оно и есть, в каком-то смысле, но я…

– Гвен. – У Морганы, похоже, лопается терпение. – Что происходит в Лионессе?

Гвен сглатывает и прикусывает нижнюю губу.

– Это все луна. Когда она восходит… она контролирует людей. Лишь тех, кто тут родился. Вы ведь видели вчера моего отца… его лапы. Он стар, и на него это начинает действовать раньше. Через пару лет человечность будет возвращаться к нему лишь на пару часов в день.

– Но мы ведь часто видели тебя в лунном свете на Авалоне, – замечаю я. – Ты никогда не… менялась.

Гвен качает головой.

– Там нет. Только здесь. Под светом лионесской луны. Но даже на Авалоне… я ощущала это. Потому и почти не спала. А если и спала, то только на новолуние и когда месяц был особенно тонок. Я не изменялась снаружи, но внутри… места себе не находила. И была голодной и такой злой, я не могла остановиться, не могла утолить жажду. А потом я вернулась сюда, приняла участие в ритуале и поняла, что он представляет из себя на самом деле. Во что он меня превращает.

Она сжимает губы, подтягивает к себе ноги и крепко их обнимает. Большего она не говорит, но Моргана нависает над ней.

– Во что оно тебя превращает, Гвен? – В ее мягком голосе проскальзывают опасные нотки.

Гвен поднимает на нее твердый взгляд.

– В чудовище, – шепчет она.

– Тогда ты и написала Артуру? – спрашиваю я. – Потому и разорвала помолвку? Но рассказать об этом нам не могла.

– Я не хотела, чтобы вы узнали. – Она качает головой. – Не хотела, чтобы вы увидели меня такой. Но вам нельзя оставаться еще на день, понятно? Убедите Артура уехать. До темноты.

– Почему? – удивляюсь я. – Если ты вернешься в Камелот с нами, то проклятье будет над тобой не властно. Совсем как на Авалоне.

Гвен не отвечает, но потом голос подает Моргана:

– Потому что она не хочет быть такой же, как на Авалоне, – мягко замечает она. – Потому что ей нравится быть чудовищем.

Я жду, что Гвен начнет все отрицать. Но она этого не делает.

– Гвен, – прошу я, – ты ведь убиваешь.

– Плохих людей! – Она качает головой. – Ты не понимаешь. Не понимаешь, каково это… да и не сможешь понять. Видела бы ты меня, Элейн… под светом луны, с когтями, клыками и голодом. Я могущественна и неостановима, и меня ведет ярость, она поглощает меня и все вокруг. И это так здорово. Так правильно. Я не могу променять это на корсеты и задушевные разговоры за чаем в Камелоте. Я не могу. И не стану.

На последнем слове ее голос срывается – им почти можно порезаться.

Моргана снова поднимает на нее взгляд, но в глазах ее нет злобы. Только молчаливое понимание. И я тоже это понимаю, пусть у меня нет когтей и клыков Гвен или кипящей ярости Морганы. Я понимаю это желание разрушать, забирать вместо того, чтобы отдавать, и отдавать, и отдавать. В моей жизни было множество дней, когда я была бы не против отрастить клыки.

Но не все из нас обладают выбором. Не все могут прятаться в глуши и отдавать свои тела луне. Не все могу позволить себе рвать мир на части. Кому-то в этом мире нужно жить. Выживать в нем.

– Мы можем изменить Камелот, – произношу я, и они обе смотрят на меня так, словно я потеряла последние остатки разума. – Ты права, Гвен. Это ужасное место. Там слишком много законов, слишком все поверхностно. Это не место для таких девушек, как мы. Да и вообще для девушек. Камелот создали мужчины, и процветают в нем тоже мужчины. Но вместе мы сможем это изменить. Разрушить мир и создать свой собственный.

– Элейн… – начинает Гвен, но я не даю ей закончить.

– Мы могли бы сделать все это, – я повышаю голос, – вместе. Но сначала мы должны посадить Артура на трон. Прошу тебя, Гвен.

Гвен качает головой.

– Союз с Альбионом не сработает. Если люди узнают, что мы такое…

– Они вас уничтожат. – Моргана пожимает плечами. – Будет бойня: море людей против чудовищ. Но бойня эта закончится победой Альбиона. Если бы на вас напал лишь один Камелот, вы, может, и выстояли бы. Но весь континент… надежды не будет.

Гвен хмурится.

– Это что, угроза, Моргана?

– Я не угрожаю, Гвен. – Она