ему брякнул о просьбе Евы… и сестер Лаврентьевых с их искусным страшным «коридором затмений»?

— Иван Зайцев еле встает с кровати. Он не смог бы убить Анну и Евгению.

— Но на берег-то он явился. И стрелял метко, словно Вильгельм Телль. И потом все выдержал — многочасовые допросы в полиции, ожидание. Я за ним наблюдал.

— Ну, не знаю, Макар, как-то это уж слишком… — тихо произнес полковник Гущин.

— Есть еще третий, Федор Матвеевич, которого мы тоже вообще не принимали в расчет. Однако он единственный, кто в отличие от Василия и Ивана Зайцевых связан с событиями появления Адама на свет напрямую.

— Кто?

— Бывший любовник Евы и ее собрат по секте Новых Мессалиан.

— Глеб Раух?

— Помните, вы сами, когда узнали о причастности Евы к секте, утверждали, что сектанты никогда не оставляют своих членов в покое. Что они и спустя годы преследуют их. Он нам с Клавдием заявил, что Адам, возможно, его сын. А если это правда? Какие чувства он питает к нему и к его матери? Ненависть? Желание их уничтожить обоих? Сжить со света? Если все эти пятнадцать лет он не упускал Еву из виду? Если он заручился поддержкой кого-то в ее окружении? Например, подкупил их домашних слуг — шофера или медсестру? Если он знал через них о том, что творится в доме его бывшей пассии? Долгие годы Адам жил отдельно от матери, и все было тихо-спокойно, но вдруг они вынужденно вновь соединились. Как мог отреагировать его предполагаемый отец? А если он очень плохо отреагировал? Его психика и разум тоже травмированы перенесенными инсультами. Спросите меня, в чем конкретно он винит Еву, что так ее возненавидел? А вы вспомните — это ведь именно она тогда, пятнадцать лет назад, в подвале перед штурмом напоила его ядом, после которого он хоть и выжил, но стал инвалидом. А сама она яд не приняла…

Полковник Гущин молчал.

— Глеб Раух мог через слуг подменить номер телефона детективного агентства и связать Еву со своим человеком, которого нанял, чтобы тот работал на него. И через него он вышел на сестер Лаврентьевых. Вся ненависть Евы обращалась именно против сына. Это же факт. А если таков и был жестокий расчет его истинного отца? Эдемский червячок… так Глеб Раух назвал мальчика. И Клавдия это прозвище, услышанное от Рауха, зацепило очень сильно. Он мне говорил… И теперь я сам мысленно к той нашей беседе в Серебряном Бору возвращаюсь… Эдемский червячок… И его психически больная мать, чей разум Раух безжалостно затмевал через Лаврентьевых, нанятых за деньги, провоцируя в ней синдром Капгра.

— Но Раух сам уж никак не мог убить Анну и Евгению. Три инсульта, Макар. Он прикован к инвалидному креслу много лет. И он содержится в пансионате, из которого так просто не выберешься. Если Иван Зайцев еще мог покинуть дом тайком в отсутствие слуг и сына, то… Глеб Раух точно нет.

— А нанятый им человек, который общался с заведующей Полонской и Евой, мог быть и не детективом, Федор Матвеевич. Он может оказаться кем угодно. Любым отморозком, киллером. Соседка Анны Лаврентьевой ведь видела кого-то на лестнице в день убийства. Она сначала утверждала, что это Алексей Лаврентьев. Затем стала колебаться — мол, и женщина могла быть переодетая, незнакомая. Мы решили, что Ева, потому что и у нее имелась черная бейсболка, которую заметила соседка. Но это мог быть и кто-то еще…

Макар внезапно осекся.

Он вспомнил визит в пансионат Серебряного Бора. Парня, явно не медбрата, который привез в инвалидном кресле Глеба Рауха. Того, кого Раух представил им как «своего помощника». Молодой. Худой. Спортивный. В черной одежде. И черной бейсболке.

— Клавдия нам как не хватает, а? — полковник Гущин тяжко вздохнул.

— Я завтра еду к нему в госпиталь. Интересно, что он скажет на все наши новые версии? У него порой парадоксальные решения ситуации и светлая голова.

Глава 44

Сумерки

В доме под медной крышей ужинали поздно — в сумерках, не зажигая в столовой верхнего света, а довольствуясь лишь желтой вычурной настольной лампой на итальянском комоде.

Впервые за много недель Иван Петрович Зайцев спустился в столовую из своей комнаты-палаты и присоединился к семейной трапезе. Они сидели за столом втроем — он, Василий и Адам.

— Теперь только мы остались — мужики, — объявил Иван Петрович Зайцев. — Ева… не вернется.

Василий и Адам молчали. Василий налил отцу минеральной воды.

— А без нее как-то легче, — продолжил Иван Петрович Зайцев. — Словно воздух очистился после бури… Адам…

— Что, Иван Петрович? — Адам глянул на отчима.

— Прости, что я все так запустил. Что я не помог тебе раньше. Твоя мать уже не вернется сюда.

— Она мне не мать.

— И я скоро тоже вас покину. — Иван Петрович Зайцев помолчал. — Вы останетесь вдвоем. Адам, деньги на твое образование я выделил. Пусть все, что заложено в тебе бабушкой-педагогом, не пропадет даром. Вася о тебе позаботится.

— Обещаю, папа, — сказал Василий. — Только…

— Что, сынок? — отец улыбнулся ему.

— Не покидай нас, а? Будь с нами.

В вечерних сумерках над Бельским озером плыла луна. Шар ее отражался и в водах другого озера — Бездонного, что в Москве, в Серебряном Бору. Из окна своей комнаты-палаты в частном пансионате луной любовался и Глеб Раух.

Он оторвал взгляд от дисплея мобильного, которым занимался весь вечер — чистил книгу контактов, стирал ненужные уже телефонные номера. Луна… Бледный диск — ни облачка не закрывало его от взора. Никаких затмений. Чистый мистический свет…

В палату вошел помощник. Он хотел что-то сказать Рауху. Но в этот момент сиделка прикатила столик на колесах, сервированный к их совместному ужину. Глеб Раух покосился на тарелку с картофельным пюре и филе черной трески с маслинами и каперсами. На ужин подали все, что он заказал утром в меню. А своему помощнику он заказал стейк, подумал — для тупых ножей с кухни пансионата стейк жестковат. Нужен другой нож…

Он поймал оценивающий взгляд помощника в адрес сиделки — новой, молодой, еще не слишком опытной. У нее были черные густые волосы, которые она прятала под медицинскую шапочку, и темные глаза.

Черные очи… они всегда сводили Глеба Рауха с ума, лишали покоя…

Сиделка чем-то напомнила ее…

Юную Еву из их собственного рая, который они создали на заброшенной ГЭС.

Он вспомнил, как одной такой же ясной лунной ночью они с Евой стояли на ржавом мосту, ведущем в их Эдем.