И тут они снова услышали этот дикий, звериный вопль такой силы, что оба вскочили на ноги. Принц Филип тревожно залаял, они переглянулись с широко открытыми глазами, потому что начали понимать, что происходит. Крик раздался в третий раз, и они побежали через поле, пробираясь через заросли бурьяна в сторону сада, Амина старалась не отставать от отца.

На земле, с покрытыми грязью пальцами и перепачканным лицом, скорчилась Камала. Из ее горла вырывался нечеловеческий вой. Амина с Томасом подбежали к ней, перескакивая через баки с компостом и горы мусора. Камала упала! Она лежит на земле! Принц Филип сердито лаял на закрытую садовую калитку.

– Мам!

Земля была разворочена, повсюду валялись черные комья почвы, рядом лежала брошенная садовая лопата. Рядом с ней сидела Камала, обхватив себя за плечи, и раскачивалась туда-сюда. Амина склонилась над ней и дотронулась до плеча:

– Мам? С тобой все в порядке?

Камала дернулась и выронила из рук манжет куртки.

– О господи… Мама, что ты делаешь с…

– Ты! – заорала Камала. – Уходи! Уходи отсюда, черт поганый!

Она обращалась не к Амине. Камала смотрела в сторону садовой калитки, рядом с которой стоял Томас, и ее взор горел ненавистью.

– Папа? Папа не… – начала было Амина, но тут взглянула на отца.

Тот не сводил глаз с кожаной куртки Акила. На его лице застыло печальное, потрясенное выражение, как у человека, который возвращается в реальный мир после глубокого сна.

– Пап?

Томас закрыл глаза.

– Пап, что ты наделал?!

– Мне очень жаль, – произнес отец.

Альбукерке, 1983 год

Пейдж и Акил друг от друга оторваться не могли.

Да, Амина при описаниях неразлучной любви часто слышала клише: она сидит у него на коленях, даже если места на диване предостаточно. В случае с Акилом и Пейдж это выражение следовало понимать буквально. С самого начала Амине казалось, что они как будто погрузились в подводный мир, где могли дышать только через легкие друг друга.

Конечно, было очень странно наблюдать за тем, как Акил, совсем недавно посвященный Минди в тайны плотских утех, на следующий день после дискотеки подошел к Пейдж и протянул ей тетрадь, на которой красиво написал ее имя черной гелевой ручкой. Никто не ожидал, что Пейдж покраснеет, когда Акил заправит волосы ей за ухо и быстро уйдет. Потом последовал бесконечный обмен записками в шкафчиках. На капоте универсала, откуда ни возьмись, появилась коробка для ключей в подарочной обертке, чтобы кое-кто больше не смог случайно запереть ключи в машине. Всего неделю спустя парочку выгнали из библиотеки за слишком громкие разговоры о засухе в Эфиопии, и все удивлялись, что эти двое начали встречаться лишь через два месяца, а не гораздо раньше. Она была просто создана для него! Еще одно клише: иногда Амине казалось, что Пейдж Андерсон словно материализовалась из какого-то особенного сновидения, которое могло явиться только Акилу. Да, она выросла в одном из самых престижных университетских городков Америки и поэтому обладала тщательно пополняющейся коллекцией футболок с разных акций протеста (вообще-то, это здорово). Она называла своих родителей Биллом и Кэтрин (правда-правда) и возглавляла студенческое объединение по борьбе с постройкой могильника ядерных отходов недалеко от Сокорро (и это тоже сыграло свою роль). Ее бедра, грудь и размытый в уголках рот постоянно привлекали к себе внимание (попросту привлекали!). Все это так, однако дело было не только в этом. Пейдж сама по себе, начиная с ее моральных ценностей, политических убеждений и заканчивая телом созревшей женщины, была полна оптимизма, причем столь заразительного, что даже Акил перестал быть злюкой. Однажды Амина подслушала их разговор в школе, когда Акил с самого утра завел шарманку в духе «бедные-мы-индусы-никому-мы-тут-не-нужны»:

– Ну и что? Америка – вообще страна эмигрантов! Вы первая волна. У вас, по крайней мере, есть возможность стать образцом для создания стереотипа!

Пейдж верила, что мир действительно можно изменить к лучшему, расизм будет искоренен с помощью образования, ядерное разоружение произойдет при их жизни, а равенство между полами рано или поздно установится, когда женщинам наконец станут доступны профессии, связанные с точными и естественными науками. Еще она была убеждена, что в момент близости, случившейся по взаимному влечению, в атмосферу выделяется позитивная энергия.

И наконец, самое главное: Пейдж верила в Акила или, по крайней мере, в его лучшие качества. Для нее политические тирады Акила свидетельствовали о страстной натуре, за неврозом крылось большое сердце, за склонностью заводить ссоры на ровном месте таилось стремление к прямоте, а привычка курить траву говорила об интроспективном складе личности.

Удивительно, но под взглядом Пейдж Акил и вправду начал меняться. Амина восхищенно наблюдала, как проповеди Акила становились менее назидательными, в его тревожности зазвучал глубоко гуманистический подтекст, а постоянная ругань превратилась в приглашение к «дискурсу».

– Они когда-нибудь перестают разговаривать? – спросила Димпл несколько недель спустя.

Влюбленные, склонив друг к другу темноволосые головы, шли по школьной территории, полностью погруженные в свой мир.

– Вообще-то нет, – ответила Амина.

Она подслушала достаточное количество их телефонных разговоров, чтобы понять: тема беседы могла быть любой («Ван Хален», апартеид, интегральная сумма Римана). Напряженные паузы, в течение которых происходили осмысление и изменение системы ценностей, – вот что было действительно важно. На самом деле Амина начала переживать, что единение Акила и Пейдж становится слишком тесным только тогда, когда брат, вместо того чтобы отвезти ее домой, стал исчезать и возвращаться после «внеклассных мероприятий» с губами, стертыми до мяса.

– Мы просто заезжаем на вершину какой-нибудь горы, а потом едем обратно, – объяснил он сестре, когда она намекнула, что все про него знает. – На большой высоте нам обоим лучше думается.

А где же все это время был Джейми? Вроде бы рядом, но не очень близко. Он ходил на английский и с интересом посматривал на Амину, когда та отвечала на уроке. Они обменивались взглядами, однако не находили нужных слов. Интерес друг к другу у них сохранялся, но, видимо, ослаб – их обоих смущало, что, поддавшись взаимному притяжению, они будут находиться в тени брата и сестры, между которыми возникла такая мощная связь, что ей не могло быть равных.

– Я по уши влюблен в нее! – признался Амине Акил через месяц после той дискотеки по пути в школу.

То был единственный раз, когда они прямо говорили на эту тему. Пришла весна, и дождь смыл всю грязь, поля начали покрываться крошечными зелеными ростками. Амина покосилась на брата и поняла, что весна пришла и к Акилу: его личные переживания перестали противоречить ходу событий в окружающем мире, он словно заново родился. Наконец-то брат обрел Америку, которую смог полюбить, и эта Америка отвечала ему взаимностью.