«Маленькая зарубка в памяти, которую я поставил себе, апотом забыл про нее…»

Двери подъехавшего автобуса с шипением открылись. Водительзакурил, стряхивая пепел в окно и поглядывая в зеркало на пассажиров,заполнявших салон. Макар видел, что двери сейчас закроются, и понимал, чтонужно поторопиться, чтобы успеть, но что-то держало его возле площадки, гдемальчишки раскачивались на качелях.

«Сущая ерунда… Почему же это не выходит у меня из головы?»

– Пашка у нее на фабрике работает, – донесся донего голос одной из женщин. – А она сама дома сидит.

Двери автобуса закрылись, и Макар вздрогнул от этого звука.Водитель развернул свой транспорт на площади, и автобус неторопливо потащилсявверх, в сторону вокзала. А Илюшин остался на месте, потому что секунду назаднаконец вспомнил, о чем же он так и не узнал, пока жил в городе.

Старик недоуменно воззрился на него, когда увидел Макаравозле своего дома.

– Забыл чего? Ты же уезжать собирался…

– Забыл, Яков Матвеевич. Скажите, вы не знаете, чемраньше занимался Валентин Ованесович? Он говорил, у него была интереснаяпрофессия, а какая – не сказал.

– А-а, Корзун! – Афанасьев выпрямился, почесал взатылке. – Да, профессия у него и впрямь была интересная. Об этом, правда,мало кто знает, потому что Валентин – мужик неразговорчивый. А работал ониллюзионистом в цирке. Я даже как-то статью про него читал, восхищался…

– Иллюзионистом в цирке?! – перебил его Макар.

– Ну да. С гастролями ездил, за границей побывал. Апотом что-то не задалось у Вали, и он осел у нас, в Тихогорске. Кажется,родители его отсюда родом… Ты что же, из-за этого вернулся?

«Иллюзионистом. В цирке».

– А что это у тебя вид какой ушибленный стал? –удивился Афанасьев. – Только что вроде бодрый был, нахальный…

Илюшин пробормотал что-то невнятное, чувствуя себя так,будто получил солнечный удар.

«Иллюзионистом».

«В цирке».

– Э-эй, парень! – встревожился ЯковМатвеевич. – Ты чего?

– Все нормально, – выговорил Илюшин. – Заисключением того, что глупость не лечится.

– Не понял…

– Это я о себе, Яков Матвеевич. Только о себе.

Снаружи оказалось не заперто, и Макар бесшумно вошел в дом,где его встретили полумрак и негромкие голоса. Илюшин двинулся на звук. Из-подног его метнулась какая-то тень, исчезла в незаметном лазе.

Стучать он не стал, и, когда толкнул дверь, Эля вскрикнулаот неожиданности. Илюшин одним взглядом окинул комнату, поразившись тому,насколько она отличалась от той, выходившей окнами в сад, возле которой онстоял, когда выследил девушку.

В этой комнате стены были затянуты темной тканью, а одна ивовсе закрыта ширмой, из-за которой виднелись длинные металлические пруты иугол раскладной лестницы. Блестящие ящики, коробки, пара круглых столов, междуножками которых отсвечивали зеркала, черный занавес, крепящийся напрямоугольной раме, – вещи, назначения которых Макар не мог определить, ав дальнем углу – сооружение, похожее на алюминиевый кран: высокое, до самогопотолка, затянутое вверху то ли бумагой, то ли тонкой тканью.

Когда Илюшин вошел, Эля сидела возле столика, на которомбыли разложены инструменты, а Валентин Ованесович возился у основания этойконструкции. Услышав ее вскрик и обернувшись, Корзун не вскочил, а неторопливоподнялся, стягивая тонкие перчатки. По губам его пробежала усмешка, он покачалголовой, будто досадуя на самого себя, что забыл запереть дверь.

– Значит, иллюзионист… – сказал Макар, останавливаясьперед дверью. – Рано вы ушли из профессии, Валентин Ованесович. Ваш талантне до конца реализован.

Они переглянулись.

– Только не говорите о вашей непричастности к делуШестаковых, – предупредил Илюшин. – Хоть и с большим опозданием, нодо меня все-таки дошло, кому я обязан встречей с призраком Татьяны Любашиной.

Он невесело рассмеялся.

– Знаете, Валентин Ованесович, а ведь я действительноповерил в то, что видел нечто потустороннее… Я понимаю, что на это вы ирассчитывали.

Испуг на лице Эли сменился раскаянием.

– Мы не хотели вас обманывать, – жалобно сказалаона, делая шаг к Илюшину. – То есть нет, хотели… но не специально…

Она сбилась, снова взглянула на Корзуна, ища поддержки. Тотподошел к ней, взял за руку.

– Вы садитесь, Макар Андреевич, – он указал настул возле окна. – Надеюсь, драться не собираетесь?

– Нет. Не собираюсь.

Илюшин прошел к стулу, бросил взгляд в окно, затянутоетонкой поблескивающей сеткой. От банок, стоявших на подоконнике, пахлоскипидаром и краской.

– Я понял, что Шестаковы используют меня в своихинтересах, только сегодня утром. Мне и в голову не могло прийти, что тем жесамым занимаетесь и вы.

– Мы вас не использовали! – горячо возразила Эля.

– Именно это вы и делали. Создавали противовес своейсемье: они старательно убеждали меня, что призрак – это их рук дело, а вы – втом, что он существует, хотя поверить в это было почти невозможно. Вы победили.Я вам поверил и чуть не уехал из города в твердой уверенности, что привидениясуществуют.

– Почему не уехали, если не секрет? –поинтересовался Корзун, сохраняя невозмутимость.

– Я вспомнил брошенную вами фразу об интереснойпрофессии и спросил у Афанасьева, чем вы занимались раньше.

– А-а-а… – протянул бывший иллюзионист. – Да,сам виноват, сболтнул лишнего. Недооценил вас немного.

Ни в голосе, ни во взгляде его не было враждебности. Илюшинпочувствовал нечто вроде восхищения ими обоими.

– Эля, идея с привидением принадлежала вам?

Девушка кивнула. Щеки ее чуть покраснели, но в остальном онаничем не показывала своего волнения.

– Я догадывалась, что мать убила Танюшу, – ровносказала она. – В тот вечер они вернулись замерзшие, страшные, и руки умамы были красные, с потрескавшейся кожей. Вы понимаете – я не могла знатьточно… Мне было девять лет. Я любила Таню – иногда мне казалось, что я люблю еедаже больше, чем маму. Я тосковала без нее, но когда позже я пыталасьзаговорить о ней, что-нибудь вспомнить, тетя Роза обрывала меня. Поэтому яперестала вспоминать – вслух, вы понимаете?

– Вы с кем-нибудь поделились?

– Нет, конечно! С кем? Единственный человек, которому ямогла все рассказать, был мертв. Мама утеплила стену между комнатами и изкрайней сделала проход в сарай, хотя это было бессмысленно – представьтетолько, жилая комната стала частью сарая! Мне кажется, если бы она могла, торазрушила бы их, чтобы ничто не напоминало ей о Тане.