Он растянулся во весь рост, лежа на спине на широкой голойзасаленной скамье, одетый в свою короткую кожаную куртку и аккуратно укутанныйв свою самую большую шубу. Должно быть, собутыльники укрыли его, когда онотвалился от стола. Медвежья шуба служила здесь признаком относительногобогатства.

Отец храпел в пьяном сне, от него исходили пары алкоголя. Онне шелохнулся, даже когда я опустился рядом со скамьей на колени и заглянул емув лицо.

Его щеки похудели, но сохранили розовый оттенок, однако подскулами появились впадины, а в волосах мелькала седина, наиболее заметная вусах и длинной бороде. Мне показалось, что волосы на висках поредели, а тонкиегладкие брови приподнялись, но, возможно, это была просто иллюзия. Вокруг глаззалегли темные круги, веки отекли. Его рук, сцепленных под шубой, я не видел,но было ясно, что он до сих пор полон сил, до сих пор сохранил крепкоетелосложение и пристрастие к спиртному не успело погубить его окончательно.

Внезапно я с беспокойством ощутил его живую энергию; от негопахло кровью, пахло жизнью, как будто мне на пути встретилась потенциальнаяжертва. Я выбросил эти мысли из головы и смотрел на него с любовью, думая лишьоб одном: как я рад, что он жив. Он вернулся из степей. Он спасся отразбойников, которые в тот момент казались мне вестниками неизбежной смерти.

Я подтянул поближе табурет, чтобы спокойно посидеть рядом сотцом и как следует рассмотреть его лицо.

Левую перчатку я так и не надел.

Я положил холодную руку ему на лоб, легко, не желаяпозволять себе вольности, и он медленно открыл глаза. Они помутнели от слез, нотем не менее оставались удивительно яркими, невзирая на лопнувшие сосуды.Некоторое время он спокойно смотрел на меня, не говоря ни слова, как будто невидел причин даже пальцем шевельнуть, как будто я казался ему видением из сна.

Я почувствовал, что капюшон упал мне на плечи, но не сталего поднимать. Я не видел того, что увидел он, но знал, что′ емуоткрылось: лицо его сына, чистое, гладкое, совсем как в те дни, когда он впоследний раз видел его живым, и длинные волны заснеженных каштановых волос.

За моей спиной на фоне ярко пламенеющего огня виднелисьгрузные силуэты посетителей – они пели, о чем-то громко разговаривали. Винотекло рекой.

Но для меня в этот момент словно весь мир пересталсуществовать, и ничто не встало между мной и этим мужчиной, который такотчаянно старался сразить разбойников, посылая им вслед одну стрелу за другой,хотя на него самого сыпался град вражеских стрел.

– Тебя не ранили, – прошептал я. – Я люблю тебя итолько сейчас понимаю, каким ты был сильным.

Разобрал ли он мои слова?

Он прищурился, глядя на меня, и я увидел, как он провелязыком по ярким, как кораллы, губам, просвечивавшим сквозь густые усы и бороду.

– Ранили, – низким, тихим, но не слабым голосомпроизнес он. – В меня попали, два раза попали, в плечо и в руку. Но онименя не убили... И Андрея не отпустили... Я упал с коня... Потом поднялся...Ноги мне не задело... Я погнался за ними. Я все бежал, бежал... Бежал истрелял... Поганая стрела торчала у меня из правого плеча... Вот здесь.

Из-под шубы появилась его рука, и он положил ее на то место,куда был ранен.

– Но я все равно стрелял. Я ее даже не чувствовал. Я видел,что они уходят. Они забрали его с собой... Я даже не знаю, был ли он жив... Незнаю... Зачем им было его увозить, если бы они его убили? Стрелы летели во всестороны. Настоящий дождь стрел! Их было человек пятьдесят. Все остальныепогибли! Я велел остальным стрелять, не останавливаться ни на миг, нетрусить... И стрелять, стрелять, стрелять... Скакать прямо на них, толькопониже пригнуться... Пригнуться к самым шеям коней и скакать... Может, так онии сделали... Не знаю...

Он чуть опустил веки и огляделся. Он захотел встать, а потомпосмотрел на меня.

– Дай мне выпить. Купи что-нибудь приличное. У того мужикаесть испанский херес. Купи мне бутылку хереса. Черт возьми, в былые дни я сиделв засаде и ждал купцов там, на реке, мне никогда не приходилось ничего ни укого покупать. Купи мне бутылку белого вина. Я вижу, ты богач.

– Ты не узнаешь меня? – спросил я.

Он посмотрел на меня в явном недоумении. Этот вопрос даже неприходил ему в голову.

– Ты из замка. Ты говоришь с литовским акцентом. Мнеплевать, кто ты такой. Купи мне вина.

– С литовским акцентом? – тихо спросил я. – Какойкошмар. Наверное, это венецианский акцент, но мне действительно очень стыдно.

– Венецианский? Тогда тебе нечего стыдиться. Видит Бог, онипытались спасти Константинополь, пытались. Все катится к черту. Мир сгорит вогне. Купи мне вина, пока он не сгорел, ладно?

Я встал. У меня остались деньги? Я все еще размышлял обэтом, когда рядом возникла безмолвная фигура Мастера – он протянул мне бутылкуиспанского белого вина, откупоренную, подготовленную для моего отца.

Я вздохнул. Его запах для меня теперь ничего не значил, но язнал, что вино отличного качества. К тому же отец этого хотел.

Тем временем он сел на скамье и уставился на бутылку в моихруках. Он потянулся за ней, забрал и принялся пить, так же жадно, как я пилкровь.

– Посмотри на меня внимательно, – сказал я.

– Дурак, здесь слишком темно, – ответил он. – Чтоя могу увидеть? М-м-м-м... А вино и впрямь хорошее. Спасибо...

И вдруг он замер, так и не донеся бутылку до рта в очереднойраз. Он застыл в необычной позе, как будто находился в лесу и только чтопочувствовал приближение медведя или какого-то другого смертельно опасного зверя.Он окаменел, не выпуская бутылку из рук, и на лице его жили только обращенныеко мне глаза.

– Андрей, – прошептал он.

– Я жив, отец, – мягко отозвался я. – Меня неубили. Меня похитили, чтобы продать, и продали очень выгодно. Потом посадили накорабль и увезли на юг, затем – на север, в Венецию. Там я сейчас и живу.

Его глаза оставались спокойными. Им овладела удивительнаябезмятежность. Он был слишком пьян, чтобы протестовать или восхищатьсянеожиданным явлением. Напротив, истина проникла в самые глубины его души изахлестнула его единой волной, так что он сумел понять каждый ее нюанс: что яне страдал, что я богат, что я живу хорошо.