Удивительно, что память подсказала мне это странное слово –«воевода». В предсмертном видении я не сознавал, на каком именно языкеразговариваю со своими близкими. Но воевода представлялся мне вполне отчетливо:круглая черная шапка, темная плотная бархатная туника и войлочные сапоги.

Я пошел вперед.

Мы приблизились к приземистому зданию, больше всегонапоминавшему крепость, построенную из невероятно огромных бревен. Его стены,увенчанные многочисленными башнями с четырехъярусными крышами, вздымались вверхчуть под углом, а в центре на фоне звездного неба четко вырисовывался весьмасвоеобразный пятигранный силуэт деревянного купола. Перед широким входом ивдоль стен внешнего ограждения пламенели факелы. Все окна были плотно закрыты.

Когда-то я считал, что это величайшее строение христианскогомира.

Нескольких быстро сказанных слов и стремительных движенийвполне хватило, чтобы одурачить стражу и проскользнуть на территорию замка.

Через расположенные в дальней части замка кладовые мы попаливнутрь и неслышно двинулись дальше, пока не отыскали место, откуда удобно былонаблюдать за небольшой группой закутанных в меха благородных господ,собравшихся вокруг очага, горящего в центральном зале под голыми балкамидеревянного потолка.

Пол был устлан огромными яркими турецкими коврами. Людисидели на расставленных по коврам массивных стульях в русском стиле, украшенныххорошо знакомой мне геометрической резьбой. Они пили вино, которое разливали позолотым кубкам два мальчика в кожаной одежде. Длинные, просторные,перехваченные поясами одеяния господ были синими, красными, золотыми – не менееяркими, чем разнообразные узоры ковров.

Грубо оштукатуренные стены скрывались за европейскимигобеленами, изображавшими старинные сцены охоты в обширных лесах Франции,Англии или Тосканы. На длинном столе, освещенном множеством свечей, стоялиблюда с мясом и птицей.

В комнате было так холодно, что господам пришлось надетьмеховые шапки. Какими необыкновенными казались мне такие люди в детстве, когдаотец приводил меня сюда, дабы представить князю Михаилу, который испытывал кнему уважение и благодарность за чудеса доблести, проявленные при исполненииприказов и поручений. Отец часто приносил к княжескому столу великолепную дичь,добытую на степных просторах, или доставлял ценные пакеты и свертки союзникамкнязя Михаила в западные литовские крепости.

Но это были европейцы. Я их никогда не уважал.

Отец слишком хорошо научил меня, что они всего лишь ханскиелакеи, которые платят за право управлять нами.

– Никто не восстанет против этих воров, – говорилотец. – Так пусть поют свои песни о чести и храбрости. Они ничего незначат. Ты слушай мои песни.

А петь отец умел прекрасно.

При всей его выносливости в седле, ловкости в обращении слуком и стрелами, при всей его грубой звериной силе, проявляемой в сражениях, иискусстве владения широким мечом он обладал и другими талантами. Перебираядлинными пальцами струны старых гуслей, он извлекал из них прекрасную музыку ипел сказания, повествующие о древних временах, когда Киев был великой столицей,когда его церкви соперничали с храмами Византии, а богатства потрясали весьмир.

Через минуту я был готов идти. Бросив прощальный взгляд настаромодно одетых людей, съежившихся над золотыми кубками с вином, на их ноги вмеховых сапогах, стоящие на замысловатых турецких коврах, на их колеблющиесятени на стенах, я постарался навсегда запечатлеть в памяти эту картину. Никтодаже не подозревал о нашем присутствии, и мы удалились так же незаметно, как ипришли.

Теперь пора было перебраться на другой холм, к Печерску, подкоторым лежали обширные пещеры Киево-Печерской лавры. Я вздрагивал при одноймысли о ней. Казалось, пасть лавры поглотит меня и я буду обречен вечнопрорываться сквозь толстый слой сырой земли в надежде вновь увидеть свет звезд,но так и не сумею найти выход.

Но я все же пошел туда, несмотря на слякоть и снег, и сновасумел пробраться внутрь благодаря нашей бархатной гибкости. На сей раз я шелвпереди Мариуса, бесшумно срывая замки с помощью своей не сравнимой с людьмисилы, приподнимая двери, когда открывал их, чтобы ничто не давило на скрипучиепетли, и стремительно, как молния, пересекая комнаты, чтобы смертные глаза,если они вообще нас замечали, воспринимали нас лишь как холодные тени.

Воздух здесь оказался теплым, застывшим – настоящее благо,но память подсказывала мне, что смертному мальчику здесь было не так уж ижарко. В скриптории при дымном свете дешевого масла несколько братьев согнулисьнад наклонно закрепленными досками столов, трудясь над копиями текстов, какбудто изобретение печатного станка их не коснулось. Так оно, несомненно, и былона самом деле.

Я разглядел тексты, над которыми они работали, и узналКиево-Печерский Патерик, содержащий удивительные сказания об основателяхмонастыря и его многочисленных живописных святых.

В этой самой комнате, в трудах над этим самым текстом янаучился читать и писать. Я прокрался вдоль стены, пока моим глазам неоткрылась страница, которую переписывал один из монахов, распрямляя левой рукойрассыпающийся оригинал.

Эту часть Патерика я знал наизусть. Сказание об Исааке.Исаака провели демоны; они пришли к нему в виде прекрасных ангелов и дажепритворялись самим Иисусом Христом. Когда Исаак попался в их ловушку, онитанцевали от восторга и насмехались над ним. Но после долгих медитаций иепитимьи Исаак смог противостоять этим демонам.

Монах только что обмакнул перо в чернила, а теперь писалпроизнесенные Исааком слова:

«Вводя меня в заблуждение, являясь ко мне в обличье ИисусаХриста и ангелов, вы не заслуживали этого звания. Но теперь вы предстаете всвоем истинном свете...»

Я отвел глаза. Дальше я читать не стал. Слившись со стеной,я мог бы простоять незамеченным целую вечность. Я медленно посмотрел на другиестраницы, переписанные монахом, – он положил их сохнуть. Я нашел предыдущийотрывок, который так и не смог забыть: описание Исаака, удалившегося от мира инедвижимо пролежавшего без пищи два года.

«Ибо ослаб Исаак и мыслью, и телом и не мог повернуться надругой бок, встать или сесть; он оставался лежать на боку, и в нечистотах,скопившихся под ним, копошились черви».

Вот до чего довели Исаака демоны своим коварством. Подобныеискушения, подобные видения, подобное смятение и подобную кару готов былпереносить и я весь остаток жизни, когда попал сюда ребенком.

Еще некоторое время я прислушивался к звукам пера,царапавшего бумагу, а потом незаметно удалился, как будто меня здесь никогда ине было.

Я оглянулся на свою ученую братию.