На следующую ночь он прочел все мною написанное и искреннесокрушался, что избил меня. Он признался, что ему трудно обращаться со мной некак с ребенком, но я не ребенок. Скорее, я дух, в чем-то похожий наребенка, – наивный, упрямый, всегда стремящийся настоять на своем. Он ипредположить не мог, что будет так меня любить.

После истории с хлыстом мне хотелось держаться отчужденно инадменно, но я не смог. Я только удивлялся, что его прикосновения, его поцелуи,его объятия теперь значат для меня даже больше, чем при жизни.

Жаль, что от описания картины нашей с Мариусом счастливойжизни в Венеции я не могу сразу перейти к современной эпохе, к Нью-Йорку. Мнехотелось бы продолжить свою повесть с того момента, когда в нью-йоркском домеДора подняла перед собой Плат Вероники – реликвию, принесенную Лестатом из егопутешествия в преисподнюю, – поскольку тогда мой рассказ разделился бы надве четкие половины: о том, каким я был ребенком и каким стал верующим, и о томсуществе, каким я являюсь сейчас.

Но нельзя так легко себя обманывать. Я знаю: все, чтопроизошло с Мариусом и со мной в месяцы, последовавшие за нашим путешествием вКиев, – неотъемлемая часть моей жизни.

Ничего не поделаешь, придется пересечь Мост Вздохов,встретившийся на моем жизненном пути, – длинный темный мост протяженностьюв несколько веков мучительного существования, связывающий меня с современныммиром. Тот факт, что Лестат уже великолепно описал мою жизнь во время этогоперехода, не означает, что я могу обойти эту тему, не добавив от себя ни слова,и прежде всего не подтвердить, что я триста лет пробыл рабом Господа Бога.

Жаль, что я не избежал такой участи. Жаль, что Мариусу неудалось предотвратить то, что с нами случилось. Теперь совершенно ясно, что онпережил наше расставание с намного большей прозорливостью и силой, чем я. Но онбыл мудрецом и прожил много веков, а я был еще маленьким.

Никакое предзнаменование грядущих событий не омрачало нашихпоследних месяцев в Венеции. Он с твердой решимостью продолжал преподавать мнесвои уроки.

Одной из самых важных задач было научиться притворятьсясмертным среди людей. После своего превращения я не стремился к тесному общениюс другими учениками и совершенно избегал общества горячо любимой мною Бьянки,перед которой я был в огромном долгу не только за прошлую дружбу, но и за то,что она преданно выхаживала меня во время тяжелой болезни.

Теперь же я должен был встретиться с Бьянкой лицом к лицу –так велел Мариус. Мне предстояло написать ей вежливое письмо и объяснить, чтоиз-за своей болезни я не мог зайти к ней раньше.

И вот ранним вечером, после того как я наспех выпил кровьдвух жертв, мы, нагрузившись подарками, отправились навестить Бьянку и засталиее в окружении английских и итальянских друзей.

Мариус по этому случаю нарядился в элегантный темно-синийбархат и, что было для него весьма необычно, надел плащ того же цвета, а дляменя выбрал свои любимые небесно-голубые вещи. Я нес корзину с винными ягодамии сладкими пирожными.

Двери ее дома были, как всегда, открыты, и мы скромно вошли,но она сразу же нас заметила.

Едва увидев ее, я ощутил душераздирающую потребность вопределенного рода близости, то есть мне захотелось рассказать ей обо всем, чтопроизошло! Конечно, это было запрещено, и Мариус настоятельно требовал, чтобы янаучился любить эту женщину, не доверяясь ей.

Она поднялась и подошла ко мне, обняла и приняла обычные пылкиепоцелуи. Я сразу же понял, почему Мариус в тот вечер настоял на двух жертвах:от притока свежей крови тело мое потеплело и вспыхнуло.

Бьянка не почувствовала во мне ничего странного илиустрашающего. Нежными, гладкими ручками она обвила мою шею. В тот вечер онаблистала в платье из желтого шелка и темно-зеленого бархата, усыпанном вышитымирозами. Низко вырезанный лиф едва прикрывал полную белоснежную грудь. Такойвырез могла позволить себе только куртизанка.

Когда я начал целовать ее, тщательно пряча свои крошечныеклыки, я не почувствовал голода, поскольку выпитой только что крови двух жертвмне хватило с лихвой. Я целовал ее с любовью, только с любовью, мои мыслибыстро перенеслись к жарким эротическим воспоминаниям, и моя плоть, безусловно,откликнулась на них с той же готовностью, что и в прошлом. Мне хотелось еепотрогать – так слепой стремится ощупать скульптуру, чтобы с помощью рукувидеть каждый изгиб.

– О, да ты не просто поправился, ты в прекраснойформе, – сказала Бьянка. – Проходите, проходите оба, вы с Мариусом,идемте в соседнюю комнату.

Она небрежно махнула гостям, и без нее способным себязанять, – разбившись на небольшие группы, они болтали, спорили, играли вкарты – и потянула нас за собой, в уютную, смежную со спальней гостиную, забитуюневероятно дорогими дамастовыми креслами и кушетками.

Бьянка велела мне сесть, и я тут же вспомнил опредостережении Мариуса: никогда не следует приближаться к свечам, лучшедержаться в тени, чтобы смертные не могли рассмотреть мою изменившуюся, безупречнуюкожу.

Это оказалось не так уже сложно, поскольку, несмотря на своюлюбовь к свету и склонность к роскоши, Бьянка расставляла канделябры по разнымуглам для создания соответствующего настроения.

Чем меньше света, тем меньше будет заметен блеск моих глаз –это я тоже знал. И чем больше я буду говорить, тем больше буду оживляться, тембольше буду похож на человека.

Молчание и неподвижность опасны для нас, учил меня Мариус,ибо в неподвижности мы кажемся смертным безупречными, неземными, а в результатедаже несколько жуткими, так как они чувствуют, что мы не те, за кого себявыдаем.

Я выполнял все эти правила. Но меня охватило волнение – ведья никогда не смогу рассказать Бьянке, что со мной сделали! Я заговорил. Яобъяснил ей, что болезнь полностью прошла, но Мариус, куда более мудрый, чемлюбой врач, прописал мне отдых и уединение. Когда я не лежал в постели, топребывал в одиночестве и старался восстановить силы.

– Держись как можно ближе к истине, и тогда ложь прозвучитболее правдоподобно, – учил меня Мариус. Теперь я следовал его указаниям.

– А я-то уже думала, что потеряла тебя, – сказалаБьянка. – Когда ты, Мариус, прислал мне известия, что он выздоравливает, ясперва даже не поверила и решила, что ты просто хочешь смягчить неизбежныйудар.

Она была прелестна – настоящий цветок: светлые волосыразделены на пробор, густые локоны с обеих сторон унизывает жемчуг, аинкрустированный жемчугом гребень стягивает их на затылке. Остальные локоныручейками блестящего золота падают на плечи – совсем как на картинахБоттичелли.