Я выдыхаю, глядя на пальцы своих ног, и жду, когда его ноги заполнят свободное пространство. Я задерживаю дыхание в ожидании, что его тело прижмется к моему, но вместо этого он делает шаг назад и тянет мою руку за кончики пальцев. Я снова могу дышать. Я смотрю ему в глаза, он нежно улыбается. Потом отпускает мою руку, поворачивается и уходит.

Мои пальцы взлетают к губам от изумления – он не попытался обнять или поцеловать меня. Я поворачиваюсь к нему спиной, потом снова оглядываюсь через плечо. Он тоже оглядывается на меня.

Я сажусь в машину и пытаюсь восстановить дыхание. Он увидел мою неуверенность и не стал давить. Я так рада, что он не стал давить на меня.

Я медленно еду по гравию, крошечные камушки стучат по днищу моего «Мерседеса». Грузовик для перевозки вещей уже стоит возле дома Хэтти. Передняя дверь открыта. Мой отец выходит, держа одну сторону моего двуспального матраса, а за ним мама, держащая другую.

Я выхожу из дома, пока они укладывают его в грузовик. На улице жара, и я неподходяще одета. Мама хлопает меня ладонью по плечу, сопровождая к крыльцу. Она ничего не говорит. Просто идет рядом. Папа гладит меня по спине, присоединяясь к нам на ступеньках крыльца.

– Раз Куинн уже здесь, можно вытащить и каркасы, – говорит он.

Мама входит в дом вслед за ним. А я останавливаюсь на крыльце и, держась за одну из деревянных колонн, снимаю босоножки, чувствуя под босыми ногами знакомое шероховатое дерево. Я иду за родителями в спальню Хэтти, и, хоть там теперь и пусто, мне несложно представить, как всё было.

Полки в проходе перед спальней всегда были забиты одеялами и чистыми полотенцами. Ее старомодный телевизор, на котором мы всегда перед сном включали «Судью Джуди»[11], стоял в углу комнаты на тумбочке, накрытой белой салфеткой.

Салфетка скрывала полки со всякой всячиной типа красного стакана с кучей гвоздей и отверток, двумя скрепками и розовой расческой.

Ее туалетный столик заваливался на один бок, весь покрытый лаком для ногтей и помадой, преимущественно оттенками красного, потому что Хэтти всегда была смелой, еще до кампании «Красная помада – темная кожа». Окно с белыми кружевными занавесками, которые на самом деле были рулончиками ткани, прибитыми к стене.

У нее в шкафу всегда висели воскресные платья – как внутри, так и на двери, – неизменно в пластиковых пакетах, которые дают в химчистке. Она всегда вешала свой красный костюм на дверную ручку. Она нечасто его надевала, но я знала, что он был у нее любимым.

Я не могу вспомнить, как выглядело одеяло Хэтти. Кажется, оно было белым или, может, бежевым. Ее кровать была самой удобной из всех, на которых мне довелось лежать. Я не знаю, было ли дело в матрасе, этом теплом, тяжелом одеяле или в том, что я просто лежала рядом с ней, но мне всегда отлично спалось у нее.

Теперь уже ничего этого нет. Остался только каркас ее кровати. Папа стоит у стены. Мама стоит рядом со мной.

Папа говорит:

– Куинн, а я рассказывал тебе, как Хэтти познакомилась с твоей мамой?

Я кручу головой, заинтригованная.

Он прислоняется спиной к стене, поглаживая бороду, а мама садится на край кровати.

– Твоя мама вернулась в Чикаго на лето после первого курса, но когда она туда приехала… – Папе вдруг как будто становится неловко.

Мама поднимает голову и говорит:

– Мне больше некуда было возвращаться. Мама оказалась на улице. Никто не знал, где она и вообще жива ли. Мои родственники были мне не особо рады, и тогда ангел во плоти, Хэтти Джексон, пригласила меня пожить летом у нее.

Она смотрит на папу.

Он говорит:

– Твоя мама прилетела к нам и остановилась в комнате, что потом стала твоей.

– Правда? – Почему я слышу эту историю только сейчас?

Папа кивает.

– Твоя мама проплакала ровно две недели. Она боялась стать обузой…

– И еще того, что было бы, если бы у нас Дезом не сложилось. Куда бы я тогда пошла?

– Я пытался убедить ее: что бы ни случилось, ей всегда будет куда прийти. Но… – папа качает головой. – Твоя мама доплакалась до того, что заболела. Хэтти позвала ее на кухню и ни с того ни с сего стала учить Венди готовить стручковую фасоль.

– Я вообще никогда раньше не пробовала стручковую фасоль, – смеется мама, – но Хэтти на кухне могла показать класс.

Я улыбаюсь. Да, черт побери, это она умела.

– Пока я помогала ей готовить фасоль, моя голова очистилась от дурных мыслей, и я чувствовала, что делаю свой вклад, так что я перестала плакать. А потом она предложила мне поработать в магазине кормов.

– Ты знаешь старый дедушкин магазин кормов? – спрашивает меня папа.

– Конечно! – Дедушка раньше держал магазин кормов в городе. К моменту моего рождения дедушка уже умер, а Хэтти не могла сама его поддерживать, и она его продала.

– Всё лето я отрабатывала свое содержание в магазине кормов. Я платила ренту, – улыбается мама. – И каждый вторник Хэтти вознаграждала меня, готовя мои любимые блюда: стручковую фасоль, жареную курицу или тушеную свинину на косточке. Потом мы с ней садились – вдвоем, только я и она – и вместе смотрели сериалы. Она обожала сериалы, и я их тоже полюбила. Честно, милая, – мама смотрит на меня увлажнившимися глазами, – я не знала, что такое иметь маму, пока не поселилась здесь, у Хэтти.

Она переводит взгляд на папу. По ее щекам текут слезы. Мои губы дрожат. Я не могу смотреть, как она плачет. Просто не могу. Я подхожу и обнимаю ее.

Папа смотрит на нас со скрещенными руками и улыбается. Я вытираю мамины слезы. Она говорит:

– Я так сильно, сильно, сильно люблю тебя. И надеюсь, что ты никогда не будешь в этом сомневаться.

– Я никогда и не сомневалась.

Мы все вздыхаем, а потом занимаем свои места у каркаса кровати.

– Нам придется поставить ее набок, чтобы пронести через дверной проем, – говорит папа. А потом бросает взгляд на меня: – Куинн, я надеялся, что ты привезешь с собой своего парня. Нам не помешала бы дополнительная мужская сила.

Я закатываю глаза и слегка приоткрываю рот.

Мама одергивает его:

– Дезмонд.

– Что? – смущенно отвечает он. – Как будто это какой-то секрет. И это я вошел, когда они целовались. Тебе это видеть не пришлось.

Моя челюсть отвисает еще ниже. Мне так неловко.

– Дез, Куинн уже восемнадцать лет. Если она поцеловалась с парнем, это еще не значит, что он ее бойфренд, – она смотрит на меня, высоко подняв подбородок. – Так ведь?

Я закатываю глаза и вздыхаю.