Да, нужно перебраться на другой берег, как отмечено у меня на карте, но… Короче, сами всё поймёте.

И пусть ваш путь будет усеян мятой!

И по традиции обращаюсь лично к его превосходительству генералу Цингулону (если вы, конечно же, имеете удовольствие читать мой дневник): реку можно переплыть только задом наперёд, кверху ногами, гребя правой рукой назад, левой – вперёд и держа в каждой руке вырезанный из берёзовых поленниц символ плодородия предков бенгардийцев…»

– Алатар, – отвлёкся от чтения Астра, – никак в толк не возьму, что за символ плодородия такой был у ваших предков?

Искатели сидели на берегу реки, к которой их привела карта, и, чтобы чем-то себя занять, в который раз перечитывали запись в дневнике.

Алатар скривил губы и стыдливо отвернул морду, а потом втихую засмеялся неловким, перебивающимся на хриплое покашливание смехом.

– Даже не заставляй произносить меня это вслух, Астра! Нужно будет – почитаешь в умных книжках.

Смущение Алатара передалось Астре, и он поспешил закончить чтение, пристыженно опустив глаза в дневник:

– «Мой генерал, сорок один раз переплывите так реку, и вы пройдёте испытание. И ни при каких обстоятельствах не раскрывайте эти сведения врагу! Хоть бы наш враг не умел читать! Да поможет нам артифекс».

– Когда мы встретимся с этим Орионом, – скучающе протянула Агния, – я откручу ему хвост. Чуть с ума меня не свёл со своими четырьмя сильфиями, когда мы первый раз читали… Я уж подумала, что придётся возвращаться в город.

– А ты что, повелась, Агния? Вот умора! – рассмеялся Репрев, заваливаясь назад. – Мне сразу стало понятно, что этот феликефал – шут и балабол.

– Только он прошёл Коридор, а ты – нет, – уязвила его Агния. – И без его карты ты и два шага не сделал бы.

– У нас есть тигр! Он бы провёл нас, правильно говорю, тигр? – бойко спросил у него Репрев. На морде Алатара тенью легла задумчивость.

– Может быть, и провёл. А может быть, и не провёл, – ответил он. – Вот ты сказала, Агния: воротились бы обратно. Да не так-то это просто, как кажется: чем дальше мы пробираемся вглубь Зелёного коридора, тем с меньшей охотой он хочет отпускать нас от себя. А мы уже прошли больше половины пути.

– И как же нам вернуться домой? – заволновалась Агния.

– Мой народ всегда возвращался, и возвращался не налегке, а с малахитовой травой. Если они находили путь, найдём и мы. Дорога домой всегда короче. Я к тому, что… Будьте настороже. Не расслабляйтесь. Ориону кто-то помог, его путеводитель… Наш таинственный доброжелатель. Он не выходит из моей головы. Да и как-то всё гладко у нас пока, без осечек…

– Впервые вижу, чтобы кто-то был недоволен тем, что всё хорошо, – усмехнулся Репрев.

– Ты всё ещё думаешь, что доброжелатель – кто-то из твоих? – спросил Астра у Алатара.

– Хотел бы я думать, что это так. Но надежда крайне мала, и тешиться ею было бы, по крайней мере, глупо. Феликефал – и особенно феликефал с таким длинным языком, как у нашего картографа, – не упустил бы возможности упомянуть в своём дневнике хотя бы мельком, что он путешествует в компании бенгардийского тигра.

– А не могло ли быть так, что твой соплеменник попросил Ориона держать всё в тайне? Проверять его путевые заметки, чтобы он не разболтал лишнего? Вы, бенгардийцы, как я понял, любите секретничать.

– Мы не любим секретничать, Астра, мы вынуждены хранить знания, которые нельзя открывать чужакам. И кем бы ни был доброжелатель, я с уверенностью могу сказать, что он читал дневник и не раз его перечитывал, и даже вносил правки. Так бы сделал бенгардиец, так бы сделал всякий здравомыслящий: тому, кто избирает себя путеводителем, – а я могу поспорить, что Орион сам никогда не был путеводителем, – тому, кто способен повести за собой и провести через весь Зелёный коридор, определённо есть что скрывать.

Агния с Репревом пошли к покинутому дому, а между Астрой и Алатаром завязался разговор.

– Ты знаешь, а ведь Агния подарила мне свои часы, – Астра выудил из-за ворота золотой кругляшок, похожий на маленькое солнце, и показал его Алатару. Алатар взглянул на них мельком и снова уставился на мерцающую серпантином гладь воды. – Ей их отец подарил. Когда ты любишь кого-то, всякая крошка со стола, за которым ела твоя любовь, всякий волос, упавший с её головы, всякая вещь, которая принадлежала ей или которой она лишь касалась, приобретает для тебя особый смысл. Такая вещь будто пропитывается духом возлюбленной, облучается от её сияния. Такой вещи хочется поклоняться.

– Так это же хорошо, Астра, – с задумчивой улыбкой ответил Алатар.

– Хорошо-то хорошо. Но, видишь ли, мне кажется, она презирает меня. Ну, то есть не любит, – Астра проглотил это «не любит». – Ты только ей ничего не говори, иначе мне будет стыдно.

– Стыдно, потому что любишь?

– Нет, потому что она узнает о моей любви. Ещё больше станет презирать. Пообещай ничего ей не говорить!

– Агния же подарила тебе часы? – удивлённо спросил Алатар и незаметно посмотрел на отстиранную Астрину рубаху – белая ткань на рукаве приобрела тусклый малиновый цвет, а дырки никуда не делись – нечем было зашить. Астра так и не сказал ему правду. «Постеснялся, наверное», – думал Алатар.

– Нет, это совсем другое. Я стал для неё оберегом, а она, чтобы не оставаться в долгу, отдала мне то, что было дорого ей. Но лучше бы она оставалась передо мной в долгу… – вздохнул Астра. – Может быть, тогда я смог бы выпросить у неё любовь.

– Ты стал для Агнии оберегом? – переспросил Алатар. – Ну и дела. Астра, но к любви нельзя подходить с такой рассудительностью и… расчётливостью. Не обижайся, но, по моему мнению, Агния поступила правильно. А тебе я желаю бенгардийской смелости.

– Бенгардийской смелости… – насмешливо сказал Астра и поднял голову к палящему солнцу. – Я даже не могу побыть с ней наедине!

– Терпение, Астра, оно – лучшее лекарство для больного, в особенности для больного любовью, – подбодрил его Алатар.

Покинутый дом сохлыми костями был брошен у берега реки: крыша распадалась трухлявой черепушкой, трескались хрупкие рёбра стен; убранство давно взяли похитители – они, как вороны, растащили все внутренности до одной. Впрочем, кроме бенгардийских тигров никто этого сделать не мог – Орион с его доброжелателем не в счёт, – а бенгардийцы не промышляли грабежом. Алатар сразу определил, что дом был миражом.

Гибкие ветви ежевики раскрывали линялую, дырявую занавеску и лезли в сухие глазницы разбитого окна.

Репрев тёрся ухом о шершавые