и интригующую. Жаль, что ты не пил с нами пентагонирисовый нектар…

– Мне нельзя, – категорично замотал головой Алатар.

– Нельзя! – обиженно фыркнула Агния. – Ну тебя, скучный ты. Его даже младенцу дают.

– А нам – нет. Можно переместиться в нежелательное место, населённое кинокефалами или феликефалами. А мы всегда жили скрытно.

– Но теперь-то ты скрываться не будешь, – засмеялась Агния, подмигнув ему.

– А хочешь, я сделаю то, о чём ты даже мечтать не могла? – спросил Алатар.

– Что же, интересно мне узнать? – прищурилась Агния.

Алатар гордо встал и повернулся к ней боком.

– Ну, чего ждёшь, запрыгивай, – пригласил Алатар, не сдерживая своей очаровательной улыбки.

Агния радостно засуетилась.

– А ты меня выдержишь?.. Ты же ещё не оправился от ран.

– На нас, бенгардийских тиграх, всё заживает как на собаке!

Агния закинула ему на спину ногу, запрыгнула и обняла его руками за шею. Не дав ей освоиться, тигр под оглушительный визг кинокефалки сорвался с места и помчался вдоль ручья, сам не зная куда. Из-под лап тигра разлетались тысячи искрящихся на солнце брызг, от которых Агния, весело крича, закрывалась, пряча нос в полосатый тигриный мех.

Алатар ускорил бег и на потеху Агнии перемахнул через шипящий поток – мокрая галька щипками обсыпала ей спину.

Мимо них проносились сосны, ели: тигр кривыми зигзагообразными линиями оббегал их, и Агния собирала ладонью дружественные и приветливые хлопки еловых лап, а порой не очень дружественные и совсем не приветливые по лицу, и сильно зажмуривала глаза, но не переставала смеяться.

Отчаянным прыжком тигр перепрыгнул через кусты краснотала, растущие прямо из канавы: Алатар с Агнией на спине выскочил из леса. И вот они уже неслись по бескрайней равнине: Алатар взрывал лапами землю – выдранная с корнями трава сыпалась у него из-под пят; лапы рябили, мелькали пёстро, зыбко, неуловимо, сливаясь с телом в костровой огонь кометы.

Агния билась хвостом о гранитную спину тигра, особенно несладко приходилось на буграх. Но она ликовала от переполняющего её счастья, дух торжествовал, и Агния визжала, как стригущая крыльями патлы летнего марева ласточка, от избытка чувств. От стегающего, обжигающего ветра по щекам ползли слёзы, немело и стыло под шёрсткой лицо, и руки до локтей, и лодыжки, но в глазах, в глазах-то – горел высокий костёр и сыпал, сыпал искрами.

Слева выщербленное волнами море чернеющей плитой безупречно входило между сумрачным утёсом и полосой небесной лазури с мутными вкраплениями облаков. Алатар с Агнией бежали краем утёса, опережая стаи фарфоровых чаек, – они, обрывисто горланя свои морские песни, раздольно, как парусники, парили над всем, словно кто-то запустил их в полёт. Агния находила очень печальными песни чаек. «Может быть, потому, что, – рассуждала она, – отправляясь в дальнее плавание, покидая отчий дом, мы всегда слышали эти песни. Они преследуют нас издавна и засели у нас в крови – память предков. Кинокефалы дольше бороздят моря, чем космос. Тысячи лет назад морской порт был для нас, как сегодня – космодром».

Так Агния прогоняла мыслями страх. А когда прогнала насовсем, она вдоволь втянула ноздрями морской соли, раскинула руки и воспарила, и в неё, как в откупоренный сосуд, лились силы земли и бриза, моря. Агния пыталась поймать прыгающее мячиком по кочкам и оврагам солнце и всё-таки, затмив его кулаком, сняв с него золотую гриву, издала победный клич и откинулась назад, едва не упав с тигра. Теряя равновесие, она схватилась за Алатара: её ладонь свисала у его рёбер, рука облепляла растопыренными пальцами рвущееся, как воробушек, пойманный под соломенную шляпу ребятнёй, тигриное сердце – сердце молодое, жгучее, от крови раскрасневшееся, созревшее, разбухшее.

– Впереди ущелье! – вклинивался в дикий ветер умаявшийся голос Алатара.

– Глубокое? А широкое? Возьмёшь его для меня? – в вывернутое наизнанку ухо Алатара трезвонил ведьминский смех Агнии.

– Глубокое. И широкое, – горланил Алатар, а потом, немного подумав, добавил: – Тобой рисковать я не стану. Об Умбре подумай.

– Ах ты подлый трус! – задиристо прокричала кинокефалка. Алатар разглядел в безыскусном оскорблении «трус» совсем не то, что обычно в нём видит мальчишка, которого подначивают другие мальчишки, говоря: «Спорим, побоишься так далеко уплыть?» или «Ставлю на то, что ему в жизни не забраться на самую верхушку вон того высоченного дерева!» Нет, Алатар в самом деле был мудрым тигром, и это оскорбление попало в нечто более далёкое в его душе.

Собрав в лапы остатки всей своей мощи, Алатар разогнался до предела и, у самого края ущелья сложившись в перевёрнутый треугольник, оттолкнулся, прыгнул, прогнувшись в полёте дугой. Агния ухватилась за тигриные бакенбарды. Лишь на мгновение у неё под ногами открылся убийственный провал, от одного взгляда в который в жилах стыла кровь, а в пальцах скрипели жилы.

Агния, вся дрожа, перекинула одну ногу через спину тигра и, упираясь ладонями ему в позвоночник и сложив ноги вместе, спрыгнула на твёрдую почву. Лишь тогда пришло облегчение. Агния закружилась в танце, упала перед Алатаром на колени, взяла его под уши, примяв их, как лепестки, и поцеловала его в лоб, прямо под одуревшими глазами. Агния впервые разглядывала их так близко: зелёный янтарь, щёлка кошачьего зрачка; она уставилась на них своими узкими из-за стянутой от высохших слёз кожи глазёнками, но исполненными подлинного, опьяняющего счастья.

Шерсть у Алатара совершенно растрепалась, он высунул из пасти язык, его грудь тяжело дышала. Придя в себя сначала от прыжка, потом от поцелуя, Алатар поник, сложил усы, а в его глазах отразилось какое-то печальное знание.

– Ну, зачем было… – сокрушался он.

– Моя тебе благодарность.

– За что? Благодарность за что? – застонал бенгардиец.

– За то, что выполнил мою прихоть! – рассмеялась она и подбежала к краю ущелья. Встав на носочки и наклонившись вперёд, Агния уже без страха заглянула в него: оно тянулось вниз чёрным когтем к тихому морю. Море набрасывало на оголённые камни жемчужное пенное покрывало и, пакостно хихикая, срывало его и убегало обратно в глубины, сверкая белыми пятками. И если здесь, наверху, чайки вили гнёзда-венцы из колючей, острой, как их птичий киль, соломы, истерзанной солнцем до мертвенной желтизны, то внизу разверзлась алчущая, изголодавшаяся волчья яма из заточенных волнами, островерхих камней.

Чёрный коготь своим концом пришпоривал море к малокровному бледному песчаному берегу, деля побережье на две равные части – по берегу коготь обойти было нельзя. Ветер с протяжным воем выдувал ущелье.

– Как же глубоко! – с тревогой воскликнула Агния, но тревога в мгновение ока превратилась в истеричный смех; она бросилась к Алатару, обхватив его сбоку за спину и мягкий живот. – А представляешь, там,