– Я не вымениваю своих подопечных. Надеюсь, ma petiteясно изложила это твоему мастеру.

– О да, вполне ясно, – кивнул Октавий. Чуть-чутьпослышались злые нотки, и он постарался овладеть собой, поэтому последующиеслова были пустыми и неоскорбительными. – Я думаю, моему мастеру будетприятно, если вы сочтете его кандидатов в pomme de sang достойными внимания.

Жан-Клод посмотрел на меня. Лицо его было непроницаемым,красивым, но голос его у меня в голове, тихий-тихий, мимолетный, сказал мне,чего он хочет.

– Зови их.

Я протянула к ним руку и сказала:

– Ко мне.

Куки немедленно повернулся ко мне, и только пальцы Пирса наего руке остановили его.

– Пирс, не вынуждай меня с тобой драться.

– Если он недостаточно силен, чтобы устоять, –сказал Октавий, – предоставь его его судьбе.

Куки посмотрел на Октавия:

– Ты не понял. Я не хочу ей сопротивляться. Я хочу,чтобы она меня взяла.

Пирс попытался снова повернуть Куки к себе.

– Ты не понимаешь? Это же подстава! Она тебя ужеподчинила. Уже она тебя сделала, и ты даже еще не понял!

– Может быть, но если это и так, меняустраивает. – Тень улыбки, которую я видела, исчезла, и голос егопрозвучал очень серьезно: – Убери от меня руки, Пирс. Второй раз просить небуду.

– Отпусти его, Пирс, – велел Октавий. – Этоприказ.

Пирс глянул на него сердито, но руки отпустил. Даже поднялих вверх – дескать, не виноват.

Мелькнула мысль посмотреть, не удастся ли заставить подойтии Пирса, но Куки уже шел ко мне. Одного льва пока хватит.

Клодия заступила ему дорогу, нависнув над ним. Впервые,наверное, он видел женщину, достаточно высокую и мускулистую, чтобы она над нимнависла. И по его реакции можно было много о нем сказать.

– Блейк, убери свою крысу.

– Отдай пистолет, и я отойду, – сказала она.

– У меня было больше оружия, когда она сегодня менятрогала.

– Ты тогда был телохранителем при своем мастере, асейчас идешь на тесный и личный контакт с одним из моих.

Она говорила тихо, по-деловому. Интересно, что она назваламеня одним из своих мастеров. Что-то новенькое.

Я видела по одному плечу, что он пожал плечами, потом,очевидно, передал ей пистолет, потому что Клодия отступила в сторону.

Он подошел босиком к кровати, успев уже расстегнуть верхнююпуговицу джинсов. Это он сделал заранее, или зацепился пистолетом, когдадоставал? Последнее было бы беспечно. Он беспечен?

Я была чересчур спокойной, смотрела, как он подходит, и самаудивлялась собственной отстраненности. Это было почти как шок, или же… лев вомне был абсолютно бесстрастен к приближающемуся оборотню. Животные в некоторыхсмыслах реагируют сильнее, чем мы; люди принимают это за эмоции, но это не так.Эмоций у кошки в моей голове не было. Она ждала. Ждала с холодным, настороженнымтерпением, будто могла так наблюдать за ним вечно и ничего не чувствовать. Емувыбирать, поладим мы с ним или прогоним его. Если он проявит глупость илислабость, она его не примет. Может быть, убьет, но страстности в этом решениине было. Оно было холоднее, чем любая мысль, у меня бывавшая, кроме техслучаев, когда я принимала решение убивать. Тогда наступал момент холоднойясности, почти полного покоя. И в голове этой большой кошки мой момент мирнойсоциопатии тянулся вечность.

Натэниел шевельнулся, и я повернулась было к нему, но львицазарычала на меня, полоснула когтем изнутри – дала мне понять, что ей нужны моиглаза, а леопарды ее не интересуют. От боли меня скрутило спазмом. Я частичноисцелилась тем, что сделала с Натэниелом, но это одно движение показало мне,что исцелилась не до конца – еще есть раны там, где их никак не забинтовать.Отчасти мне хотелось воспротивиться ей и повернуться к Натэниелу, но я знала,что тогда будет хуже. Секунду я боролась с собственным упрямством, закрыв глазаи сосредоточившись, пытаясь решить, достаточно ли я взрослая, чтобы уступить вэтой мелочи, или же мне всегда надо побеждать. Если я покажу львице, что онаможет мною вертеть, не создаст ли это плохого прецедента? Но тут пришла мысль,что львица – это я. Я борюсь с собой. Очень по-фрейдовски – или по-юнговски?Как бы там ни было, но странно себя веду.

Мысль была настолько моя, что у меня глаза открылись. Кукистоял перед кроватью, опустив руки. Лицо его было полно ожидания, нонастороженное, будто он был готов, что может что-то обломаться. Синие волосы намакушке примяты, как будто он спал, когда я его позвала. Глаза синие-синие,смотрят прямо на меня. На левом плече татуировка: лица Берта и Эрни. Темаобозначилась ясно.

– Еще татуировки есть?

Он ухмыльнулся:

– Хочешь посмотреть?

– Не знаю, – ответила я.

– Ты меня звала, – сказал он, и голос его сталтише, будто он не до конца понимал, что происходит, а теперь уже и не знает,хочется ли ему здесь быть. Хотя бы осторожен – это понравилось кошке у меня вголове.

– Ей нужно передать тебе своего зверя, – сказалМика.

Куки повернулся к нему, наморщив брови:

– Не понял. – Ноздри его раздулись, он понюхалвоздух. – Она пахнет львом, но раньше она пахла леопардом. И волкомтоже. – Он покачал головой, будто избавляясь от запаха, чтобы прочиститьмысли. Посмотрел на меня, все так же морща брови, тихо спросил: – Кто ты?

Правдивым был бы ответ «сама не знаю», но в этой комнатесейчас были не только друзья. Октавий, если бы мог, стал бы врагом. Ясобиралась сказать какую-нибудь полуправду, когда Жан-Клод шагнул вперед.

– Ma petite, очевидно, обладает способностьюприобретать зверей тех вампиров, с которыми входит в тесный контакт. Я знал,что она получила от меня волка, как бывает у слуг. Леопард ей достался отконтакта с другим вампиром. Может быть, близость с твоим мастером дала ей льва.

Не ложь, но уж наверняка не полная правда. Но я ничеголучшего предложить не могла бы.

– Тогда она очень опасна, – сказал Октавий отдвери. Они с Пирсом все еще держались к двери поближе, будто чтобы быстросбежать.

– Да, она весьма сильна, – согласился Жан-Клод.

– Опасна, – повторил Октавий. – Знают лидругие мастера, чем рискуют? Что их зверей соблазнят и уведут к тебе, Жан-Клод?Или, быть может, мы первые ваши жертвы?

Жан-Клод вздохнул; этот звук отдался эхом от стен, погладилменя. Львица заметалась, зарычала глубоко и низко, звук этот вырвался у меня изгуб.

– Перестань, – сказала я.

– Мои извинение, ma petite. – Он повернулся кОктавию: – Установим между нами истину, Октавий, пока ты не стал думать о насеще хуже. Я тебя давно знаю, и слухи ты пойдешь распускать. Так вот, я говорютебе правду, и буду знать, если ты ее разгласишь, потому что никто, кроме тебя,этого не сделает.