Она помолчала.

– Что теперь?

Темнота в саннстране казалась плотнее кирпича. Это все тонированные стекла, подумал я. Высокие кожаные сиденья. Магия знакомых вещей на привычных местах.

– Если бы в машине кто-то был помимо нас, ты заметила бы?

– Да, – ответила Ариадна. – Но во всем есть исключения.

– Например, если женщина, которой несколько сотен лет, на самом деле не женщина? И даже не что-то живое?

Ариадна внимательно посмотрела на меня. Она, конечно, знала, что я не в норме, но таков был наш безмолвный уговор. Долгая и теперь уж, возможно, бессмысленная прелюдия к знакомству внутренних демонов.

– Например, – ответила она.

– Тогда нет смысла откладывать.

Я подался к саннстрану, обошел его слева и открыл заднюю дверь.

Над прилавком мигала лампа. Ее унылое дребезжание напоминало запертого в спичечном коробке жука. Я выгрузил на ленту энергетик, два холодных кофе, гору шоколадок и поднял взгляд, проникаясь музыкой бесконечной ночи. Чего-то в ней не хватало. Наверное, пожарных сирен.

У девушки за кассой немногим меня старше синяки от недосыпа можно было принять за макияж. С лицом человека, воскресшего ради восьмой рабочей смены за неделю, она катала мои будущие покупки по прикассовому сенсору, раз шесть каждую, но некромантская магия круглосуточного на сенсор не распространялась.

– Документы, – пробубнила девушка, заметив, как я пялюсь на незакрытый шкафчик с сигаретами.

– А? Нет. Спасибо. Я не курю. У вас четыре гангрены по вертикали. Это бинго.

Девушка оглядела мою прочерневшую от дождя куртку, продуктовую корзину, собранную в четвертом часу ночи, и флегматично пожала плечами. От такого наплыва эмоций пропикала банка кофе. Щурясь в экран, девушка потянулась за следующей:

– Медик, что ли?

Застигнутый врасплох ее выводом, я тупо кивнул.

Часом ранее, когда мы с Ариадной открыли заднюю дверь саннстрана, я сказал:

– Надо увести ее отсюда.

Ариадна сказала:

– Ничего не трогай.

И так как это прозвучало одновременно, нам было что обсудить.

Госпожа М. лежала на сиденье, с головой завернутая в дождевик. Ни дать ни взять – тело из тех, что безлунными ночами с плеском исчезают под водой. Свет из априкота чиркнул по нейлону, скользнул к прорезиненному коврику, на который, как струйки ртути, стекали тонкие белые пряди волос.

– Представь, что будет, если ее кто-то еще найдет… – начал я шепотом.

– Ничего не будет, – молвила Ариадна. – Никто не видел картину. Никто не знает того, что знаешь ты.

– Но это же… все это, – жестом я объял саннстран, – очень плохо выглядит.

Ариадна наконец выключила фонарик:

– Ты не хочешь ему неприятностей.

– О нет. Как раз их я и хочу.

Это было правдой. Из тех, что сложно понять, не проговорив вслух, – а после вспомнить, во что же верил до.

– Мы должны забрать ее, чтобы он рассказал все. Чтобы не смог отмазаться от серьезного разговора о причинах, когда их затмят последствия. Если мое имя есть в билетах, значит он мне доверял, верно? Значит, с нами ей ничего не угрожает.

– Мы не будем с ней все время.

– Я не могу оставить ее тут. Считай это предчувствием, и…

Оно не отпускало меня до сих пор.

Я вышел из магазина и направился к крошечному историческому особняку напротив, переделанному под семейный отель. Гостиная была совмещена с ресепшеном, и когда я вошел, увидел кота на краю регистрационной стойки. Кончик его белого хвоста подергивался, как заброшенный в воду поплавок, а лукавая морда красовалась на вывеске снаружи и вышивках вокруг. На всплеск колокольчика вышел хозяин. Увидев меня, он сонно кивнул и побрел запирать дверь.

Поднявшись в номер, я последовал его примеру. Провернул ключ, накинул цепочку, от которой едко пахло стертым металлом, – и вдруг почуял что-то еще. Призрачную взвесь одеколона. Слишком знакомого, чтобы не узнать даже мимолетно. Запах, почти выветрившийся из настоящего, но въевшийся в каждое воспоминание моих первых лет в лабиринте – вместе с сигаретами, апельсинами и дымным солодом виски.

Для двух кроватей номер был крохотным. На столе перед ними гудел телевизор. В разбавленный настенным светом полумрак лились яркие цвета документалки о тропических лесах. На полу лежал дождевик. Рядом с ним – вывернутый свитер. У кровати я увидел еще один, потоньше и свободнее. А тот, что Ариадна стягивала с локтей госпожи М., сидевшей на краю кровати, я узнал без дальнейших изысков дедукции. Я видел его на Минотавре на прошлой неделе.

Заметив меня, Ариадна сказала:

– Нам посчитали ранний заезд и сутки. Больше денег нет.

Я поднял свитер и вывернул с изнанки. Дух бессменного минотаврового одеколона всколыхнул воздух. Всковырнул память.

– Это все было на ней? – спросил я, бросая свитер на кровать.

– Да. – Под очередным оказалась рубашка.

– Но зачем?..

– Это я и пытаюсь выяснить.

Отведя голову в сторону, госпожа М. смотрела на реки в телевизоре. Смотрела на пальмы. На больших крикливых птиц. По лунному лицу, обсыпанному наэлектризованными волосами, чередовались пятна света. Как и на картине, это было единственным, что оно отражало.

О том, что госпожа М. не была человеком, я догадался еще в пятницу. Но разве это что-то объясняло? Мир не принадлежал одним только людям. А потому, стоя перед саннстраном в оркестровом рокоте дождя, я спрашивал у тьмы за водительским сиденьем: почему? Если существовала хоть какая-то возможность, что госпожа М. находилась в машине, – почему Ариадна не заметила ее?

А потом я кое-что вспомнил.

– Ты был прав, – сказала Ариадна. – Это атрибут. Как Рунчик.

Под рубашкой оказалась черная футболка с глубоким воротом. Когда Ариадна потянула ткань наверх, я увидел полосу живота, похожего на фарфор, и поспешно нашел себе стороннее занятие.

Стягивая покрывало со второй кровати, я мельком заметил, что Ариадна так и не сняла футболку. Пальцы ее застыли у лунного лица.

– Все хорошо? – спросил я и, подойдя, различил срез волос на уровне подбородка, ровный, как от ножа.

– Я помню, – молвила Ариадна. – Стефан сделал это. Для канопуса.

И прежде, чем я опустил покрывало, удивленный ее неожиданно сработавшей памятью, на Ариадну взметнулись черные птичьи глаза.

– Стефан, да?.. – тихо повторил я.

Госпожа М. посмотрела на меня, как собака, распознавшая команду.

– Она понимает его имя, – сказала Ариадна. – Но он видел ее только раз.

– Когда был преемником Минотавра?

Если я и спрашивал, то у самого себя. У той полосы раздвоенного сознания, в котором засели осколки чужих вероятностей. Вы видели ее? Они снова гудели.

Какая она?

Мертвая.

– Вот почему госпожа-старший-председатель уверена, что письмо не повлияло на его решение, – наконец дошло до меня. – Он читал его во всех вероятностях. И делал один и тот же выбор. И как Минотавр, и как нет.

Осколки вспыхивали. Вероятность преломлялась.

– Шесть строчек… – пробормотал я. – Во всем письме самое важное – шесть строчек. Теперь я вспомнил… Это имена. Госпожа-старший-председатель считает, что имя Стефана было среди них. Что он знал об этом. И ничего не сделал. Потому что…

Мы с лабиринтом – на одной стороне?

– Потому что это правильно… ничего не делать.

Разум, вспыхнувший в птичьих