***

Настоящее время

Я откашлялся, с трудом выбираясь из тумана памяти. Обычно я сопротивлялся соскальзыванию в сумеречные туманы разума, но в этот раз моя воля ослабла, и я оставил на несколько минут своё бренное тело.

Михаил обнаружился совсем ко мне близко — его тёплая ладонь лежала на моей шее, словно пытаясь нащупать биение сердца. Встретившись с моим твёрдым взглядом, он невольно вздрогнул, и медленно отступил.

— Это что только что было? — выдохнул он напряжённо. — У тебя был какой-то приступ, Антон?! Если ты не здоров — не стесняйся нас предупредить. У нас нет намерений тебя здесь сгноить, я уже объяснял. Ты — Пыль-пробуждённый. Теперь ты — один из нас.

Он осёкся, встретив на моём лице какое-то новое выражение. Я, будто по наитию, заговорил не то, что сам от себя ожидал.

— Чуть утро осветило пушки. И леса синие верхушки, — произнёс я, пристально глядя ему в глаза, будто приглашая продолжить стих за меня. Пауза длилась и длилась, пока вдруг, мой собеседник не изрёк продолжение.

— Французы тут как тут, — пробормотал Михаил, и встряхнулся. — Откуда ты знаешь?

Я усмехнулся, и продолжил рассказывать по памяти стих.

— Забил снаряд я в пушку туго. И думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью! Что тут хитрить, пожалуй к бою... — уверенно я сказал, вызвав у него изумлённый взгляд.

— Я это слышал раньше! — вырвалось у него. — Но именно эту часть я не смог запомнить всю слово в слово. Откуда ты её знаешь? Её же никто не знает!

— Уж мы пойдём ломить стеною, уж постоим мы головою. За Родину свою! — невольная улыбка на моём лице становилась всё сильнее, пока я продолжал читать по памяти стих.

В какой-то момент, я прервался. Усмешка на моём лице стала гораздо шире.

— Твоя идея записать себя в Проектор по частям, чем-то напоминает один рассказ, я его читал, — загадочно обронил я. — «Портрет Дориана Грея», Михаил. Пересказать, о чём он?

Но пересказывать мне ничего не требовалось. В глазах моего собеседника стоял суеверный ужас, словно он увидел в моём лице привидение. Он упал в своё кресло, пытаясь прийти в себя, и не знал, куда девать руки.

— Ты помнишь, как мы сидели часто вдвоём — ты и я? — тихо прошептал я. — Помнишь, что я тебе сказал, о нашем решении жертвовать свои жизни Червю в обмен на эссенцию? Дьявол в деталях, Михаил, и мы не можем их разглядеть. Я — тот самый человек, с которым ты говорил. Я вернулся. Я здесь.

— Дед?! — прошептал Михаил, с широко раскрытыми глазами. Они были уже готовы вырваться из орбит, и он в какой-то момент затряс головой. — Это же... невозможно! Невозможно! Ты... ты просто всё прочитал как-то в моей голове, да!?

Он подскочил с места, бешеными глазами оглядываясь по сторонам. Как будто не в силах стоять на одном месте, он стал расхаживать по комнате, роняя вещи со стола на пол.

— Как бы я смог? — спросил я, слабым голосом от усталости. Усилие, даже чтобы просто прочитать стих, оказалось для меня слишком сильным. Я смежил веки, кажется, всего на секунду, и тут же уснул. В уши не проникало больше ни звука, и так — долгое время.

***

— Что же... с возвращением тебя, дед... я не знаю, что ещё мне по этому поводу сказать. Я даже не думал, что такое может случиться на белом свете. Ладно... у меня есть план, как тебя отсюда вытаскивать.

— Тебе лучше знать, как всё теперь здесь устроено, Михаил. И не называй, ради всего святого, меня больше дедом! Я теперь моложе тебя.

— Тогда не спорь больше со старшими. Надеюсь, ты не преувеличивал, что Червь тебя больше не трогает. Это составляющая часть моего плана... далеко идущего плана.

***

— Михаил... ты чего весь дрожишь? Что-то случилось!? Весь взбудоражен.

— Да! То есть, нет. Послушай, я должен сразу тебе сказать, что реморализация Антона Захарова невозможна. Он — совершенно особенный случай, и никакая телепатия не может преодолеть барьер в его разуме.

— Не ты ли уверял, что с ним справишься?

— Я ошибся. Кто бы мог предполагать такое на моём месте?

— Ну, тут не поспоришь. И что нам теперь делать, по твоему мнению?

— Писать доклад, и в нём обрисовать всё, как есть. Аномалия пси-связи, которая делает какое-либо воздействие на его разум невозможным. Всё. Точка.

— Послушай, Михаил... его же казнят. Это особый случай на контроле Конклава. Передача жукам Проектора, вскрытие кристаллов биома, неподчинение приказу, нападение на представителей власти, повреждение Пси-репеллятора — это же полный набор. И тут либо мы делаем из него чистый лист, чтобы даже родную мать он не вспомнил, либо дорога ему в Извлекатель.

— Думаешь, я этого не понимаю? Я же тебе сказал — невозможно провести реморализацию. Чего непонятного?

— Для начала — на меня-то не рычи, хорошо? Ты мог, хотя бы, смягчить немного формулировки!? Одно дело, когда нельзя провести реморализацию человеку, который хоть немного понятен и предсказуем. Конклав мог бы проявить снисхождение... заменить, чёрт подери, казнь пожизненным заключением — ну, хотя бы. Я не знаю.

— Сомнительное милосердие, как по мне. Когда не знаешь, как написать правильно — пиши как есть.

— Кхм. Ладно. Хочешь помочь его похоронить — дело на твоей совести, Михаил. Конклав со сборами затягивать надолго не будет.

Глава