Сам подошел к Генриху, он незаметно оперся о мой! плечо,шепнул:

— У меня, кажется, все ребра слева сломаны… И головакружится.

— Сотрясение, — ответил я шепотом. — Надопроблеваться, полежать в тишине.

Он слабо улыбнулся:

— Это нам не светит. Придется терпеть и делать вид.

Выпрямившись, он повернулся в сторону своего коня. Тотподбежал на неслышный свист, а я, делая вид, что выполняю вассальный долг,помог взобраться в седло. Только я услышал тихий стон, когда он плюхнулся наконскую спину.

* * *

В караване оказалось шесть верблюдов и пятеро из охраны.Один вырублен начисто, молодец Генрих, честно говоря, не ожидал, но и четверооставшихся, вообще-то, выглядят очень крепкими ребятами, очень. Правда, слишкомуж привыкли полагаться на несокрушимость их вожака. Мы с Генрихом, а сзадикоролева, проехались вдоль повозок, все смотрели с ужасом не столько наГенриха, он выглядит скорее красивым, чем ужасным, а больше на меня, указывалина мою переразвитую мускулатуру, шепотом пересказывали мрачные пророчества оварваре с черным вороном на плече и серым волком у стремени. Мол, хорошо, что япослал впереди себя благородного рыцаря, тот не так жесток, а вот если бы сам,то что бы осталось от всего каравана…

Я старательно делал зверскую рожу, смотрел свирепо инадменно, раздувал ноздри и вращал глазами, как хамелеон. Товары нас неинтересовали, и, если честно, нас ничто не интересовало, просто едем в тусторону, откуда топает караван, но пусть боятся, пусть знают, что хамитьопасно, а вежливость еще никому не вредила.

Последняя повозка оказалась крытой, не столько повозка,сколько паланкин на колесах. Сопровождали ее два жреца на осликах. Одинпоклонился испуганно, сообщил сразу, не дожидаясь грозного оклика:

— Мы перевозим Великого Оракула на освящение новогохрама.

Я собирался проехать мимо, но, поддавшись наитию, спросил:

— Какую оракул берет плату?

— Он не берет плату, — ответил жрец сдостоинством. — Боги запрещают брать плату, ибо устами оракула говорит самБог. Правда, он разрешает отвечать только на один вопрос, что и понятно. Иначебы…

Королева ехала со мной рядом, спросила высокомерно:

— А если заплатим?

Жрец покачал головой:

— Это наложено Богом. Ни золото, ни сила не в состоянииобойти или сломить этот запрет.

Королева нахмурилась, а я сказал с сожалением:

— Не настаивайте, Ваше Величество, бесполезно. Как выдумаете, отказались бы жрецы получить несколько лишних золотых монет? Но у меняи есть один вопрос. Куда нынешний Властелин Тьмы поместил свою смерть?

Из-за занавески раздался тихий старческий голос:

— В магический ларец, но он очень далеко отсюда.

— А где сам этот ларец?

Оракул молчал, как мертвый, жрец взглянул на меня с испугом,покачал головой:

— Это уже второй вопрос.

— Извини, — сказал я виновато, — моя вина.

Королева взглянула на меня с горячим сочувствием.

— Тогда мой вопрос, — сказала она чистымголосом. — Где этот ларец?

Из-за шелковой занавеси донесся тихий надломленный голос:

— В западном море есть удивительный остров, куда немогут приставать корабли. Там среди пальм и виноградников высится отвеснаяскала, куда не взобраться ни человеку, ни зверю. На той скале руины волшебногокорабля, что плавал как по воде, так и по воздуху. На палубе того дивногокорабля лежит этот ларец… Могу добавить, что стерегут его огненные драконы. Посамому острову бродят двухголовые тролли, а весь остров окружен рифами иводоворотами.

Он умолк, я присвистнул озадаченно. За спиной раздался тихийголос Генриха:

— Ответь и мне, мудрый оракул, и я осыплю тебя золотом.Меня ничто на свете не интересует, кроме проклятого всеми небесами тролля поимени Катарган.

Жрец быстро взглянул в его лицо, мне почудилось, чтоморщинистое лицо дрогнуло, взгляд чуть ушел в сторону, в следующее мгновениежрец прямо взглянул в лицо рыцаря и произнес бесстрастно:

— Ты ранен, великий воин… Стоит ли умножать тебе своипечали?

Генрих прорычал:

— Ты прав, я ранен и оттого зол. Твой оракул ответит?

Из повозки раздалось тихое:

— Тролль по имени Катарган — ключ к зачарованнымворотам Властелина Тьмы.

Взгляд жреца померк, плечи опустились, он чуть приподнялзанавеску и пошептался с сидящим внутри. Прибежала женщина с толстым одеялом вруках, жрец, судя по его движениям, укутывал оракула, высвободившего слишкоммного жара на мистическое видение. Мы проехали мимо, Генрих побледнел,покачивался, процедил сквозь зубы:

— В той роще свалюсь… Не хочу, чтоб видели…

Деревья приближались слишком уж замедленно, Генрихпошатнулся, едва за нашими спинами сомкнулась листва. Я поддержал, пока онпокидал седло, ладони мои окрасились кровью, поспешно усадил под деревом.Королева торопливо развела костер, я снял с рыцаря доспехи, присвистнул. Ранаглубокая, кровь все еще струится, вязаная рубашка промокла, острие копьягиганта пробило стальной доспех, прорвало кольчугу и вонзилось в бок, послечего копье сломалось. Обломок вырвало из раны, сломав при этом пару ребер.Стойкий этот Генрих, я бы уже орал, как свинья в огне.

Захлопали крылья, ворон опустился на ближайший пень,прокаркал:

— Мы нашли волшебную живицу!

— Что это? — спросила королева.

Ворон проигнорировал ее, не его сюзерен, да еще женщина,вообще не человек, а так, вроде муравья, сообщил:

— Волк уже несет! Это я вперед, чтобы ничего не делали,только рану промыли!

— А где вода?

— И эту высмотрел, — гордо сообщил ворон.Поправился: — Высмотрели. Вернее, волк отыскал, мне за ветками не видно сверху…Всего десяток деревьев дальше, там ручеек, даже рыба вроде бы…

Затрещали кусты, волк выбежал с пучком крупных зеленыхлистьев в пасти. Желтая живица растекалась, как мед, сразу же заклеила мнепальцы. Королева, оглядываясь на меня, торопливо и очень неумело обихаживалаГенриха, охала, стонала от жалости, в то время как он терпел молча, толькопобледнел еще больше.

Обнаженный до пояса, он поражал бледностью кожи, никогда невидавшей солнца, но зато лучше видно атлетическое сложение, несколько глубокихшрамов и множество мелких. Несмотря на молодость, повоевать уже успел, успел…

— Терпи, — предупредил я, — эта зараза можетбыть кусачей.

Королева спросила с тревогой: