— То-то, ага.

СКАЗ ВТОРОЙ

Об ужаке Заранке, Пятрасе Блинде, а также Иуде Пурошюсе

1

Таинственное похищение кривасальской Фатимы и ее младенца в ночь на святого Иоанна из кукучяйской кутузки, кровавая находка Пурошюса и особенно пожар в Пашвяндре, во время которого бесследно исчезла опекунша поместья пани Милда (старый Франек утверждал, что видел, как она после ужина вылезла из окна гостиной и побежала к сеновалу «будто девочка на первое свидание с кавалером, увешавшись побрякушками»), вызвали тьму толков, пересудов и головоломок. Тем более, что утянская пожарная команда, примчавшаяся в Пашвяндре, когда догорала последняя головешка, порывшись в пепле, обнаружила скелет, который передала начальнику кукучяйской полиции Мешкяле.

А дальше все уже шло как по маслу. Мешкяле находку тут же вручил начальнику полиции Утянского уезда, долгожданному в Кукучяй гостю господину Юлийонасу Заранке. Заранка — своим присяжным собутыльникам, следователю Климасу и судебному эксперту доктору Лапенасу, которые несколько суток угощались в Пашвяндре и в здании участка, спорили, ссорились, пока, наконец, шеф, помирив их, не написал рапорт начальнику уезда господину Страйжису с заключением, что кости, обнаруженные на пожарище в Пашвяндре, принадлежат скорее дикой козе, чем нормальной женщине. Тринадцать золотых монет, конфискованных ранее в избе Кулешюса, тоже не были признаны настоящими, поскольку, полежав в сейфе участка, они потускнели, потеряли желтизну. Единственно цветастый платок Фатимы является настоящим, но «вряд ли он пропитан кровью человека».

Но зачем мы мучаемся? Пускай дальше повествует подлинный документ, на наш взгляд, — истинный шедевр юриспруденции господина Юлийонаса Заранки.

«...К тому же, упомянутый платок злонамеренно проткнут ножом, явно с целью замести следы преступления и ввести в заблуждение полицию, дабы путем инсценировки убийства опасной преступницы бросить тяжкую тень подозрения на многолетнего начальника кукучяйского участка г-на Мешкяле, который ночью накануне дня святого Иоанна, вместо того, чтобы участвовать в традиционной программе на городище, вкупе с отважным членом местного отряда шаулисов Анастазасом Тринкунасом находился в засаде у Рубикяйского леса, неподалеку от логова старого мошенника Блажиса (одного из ближайших пособников темных делишек Фатимы Пабиржите), надеясь поймать ее теперешнего жениха, сына барона лабанорского цыганского табора Кривоносого, знаменитого конокрада Мишку, посмевшего неделю с лишним назад среди бела дня при большом скоплении народа пятнать безупречную репутацию господина Мешкяле, как законного опекуна несовершеннолетней графини Карпинской, обзывая вышепоименного бывшим любовником Фатимы Пабиржите и настоящим отцом ее мнимого незаконного младенца. Мало того, упомянутый ранее цыган Мишка, воспользовавшись скудоумием рядовых кукучяйских полицейских, похитил из-под забора участка застреленного накануне господином Мешкяле бешеного черного барана, который при жизни, по свидетельству пашвяндрской челяди, способствовал своим ужасающим видом и голосом ведьмовствующей Фатиме Пабиржите внедрить в опустошенное алкоголем сознание г‑жи Шмигельской фанатическую мысль, якобы она забеременела от водяного из р. Вижинта, и таким образом за мнимое очищение чрева добыть от больной кругленькую сумму чистоганом и золотом (не говоря о двух коровах и одной кобыле, бесследно исчезнувших той ночью с помещичьего пастбища); накануне дня святого Иоанна, при временном прояснении сознания, несчастная вдова сама призналась в этом на опросе г‑ну Мешкяле, умоляя последнего сообщить о случившейся беде ее возлюбленному жениху, вышеозначенному Анастазасу Тринкунасу, которого она недавно отвергла из-за коварных козней бывшего свата, вышеименованного Блажиса, и не только лишилась племенного быка по кличке Барнабас, стала злоупотреблять алкоголем, разочаровавшись в любви, но и угодила в лапы разнузданных сводников. В тот памятный день опрошенная, искренне сожалея о своих несознательно совершенных ошибках, заклинала попросить ее жениха, во имя их бывшей и будущей любви, всемерно поддерживать благородные усилия начальника участка по задержанию и передаче в руки Фемиды шайки мошенников, сама поклявшись всеми святыми больше не вкушать спиртного, а в час правосудия выступить первой свидетельницей обвинения и, отринув ложную стыдливость, поведать суду, какими извилистыми тропами добрались преступники до ее нежного сердца, хрупкого ума и какую психическую травму испытала она не так давно ночью, утоляя свои пошатнувшиеся нервы в водах р. Вижинта (по совету солидного психиатра), когда на нее совершенно неожиданно набросилось черное чудовище, боднуло рогами в челюсть, и, угодив в его лохматые объятия, вышеупомянутая г‑жа Шмигельская до сих пор не может вспомнить, что случилось впоследствии, поскольку опомнилась лишь под утро, на другом берегу реки, обнаженная, мокрая и оскверненная. (Об этом и других надругательствах, совершенных над личностью г‑жи Милды Шмигельской, подробнее читайте в исчерпывающем протоколе опроса объемом в сто страниц, составленном господином Мешкяле и названном нами «Приложением № 1 к Делу Фатимы».)

Лишенные других источников и возможности, к сожалению, дополнительно опросить г‑жу Шмигельскую, мы склонны присоединиться к твердому убеждению г‑на Мешкяле, что это смуглое страшилище, набросившееся поздней летней ночью на несчастную купальщицу, был не кто иной, как лабанорский цыган Мишка, сознательно выполнявший задание «Товарищества Фатимы»: любой ценой лишить рассудка намеченную жертву и, воспользовавшись случаем, удовлетворить свой низкий половой инстинкт (чего больше желать от цыгана, тем паче — конокрада!). Не случайно, едва только г‑н Мешкяле начал на месте преступления вникать по долгу службы в суть данного бесстыдно насильственного акта, дабы незамедлительно привлечь его организаторов к уголовной ответственности, все три «пайщика товарищества» прибегли к вышереченной беспардонной выходке: среди бела дня, призвав на помощь половину табора, нагрянули в городок и, созвав огромную толпу местных зевак к убитому бешеному барану, устроили митинг, пытаясь дискредитировать начальника полиции в глазах широкой общественности, дабы на суде он был лишен морального права обвинять других, поскольку был бы обвинен сам. Случай беспрецедентный не только в Кукучяйской волости, но и во всем Утянском уезде! Вот почему мы смеем, господин начальник уезда, обратить ваше высокое внимание на весьма красноречивый факт: самый старший и коварный член тройки вымогателей Блажис в этой рискованной акции непосредственного участия не принимал. Вместо себя он прислал свою засидевшуюся в девичестве дочку, которую уже пятнадцатый год не может выдать замуж, являясь наиболее известным во всей Аукштайтии сватом. Микасе Блажите, живой портрет отца, только лишенная его ума и языка, тщетно пыталась доказать толпе, что падаль бешеного барана принадлежит кукучяйскому старосте г‑ну Тринкунасу, таким образом надеясь отомстить его сыну Анастазасу, который, оттолкнув в амбаре Блажисов и ее похотливое тело и мерзкую душонку, решил найти интеллигентную жену в пашвяндрском поместье. Когда не удалось очернить этого благородного, славящегося своею добродетелью мужчину, Микасе Блажите бросилась в другую крайность и стала хвастаться, что получила в подарок племенного быка от одного