Выждав время, боярин взял за грудки обоих братьев Лихих. Но итут ему суждена была неудача. Два молодых негодяя предпочитали угождать своемунаставнику, а не воеводе, и молчали, как истуканы. Тогда Крут поразмыслил ещё иотважился на последнее средство. Явившись в хоромы к кнесинке, он завёл с неюразговор о девичьем стыде и о том, что батюшка-кнес, возвернувшись, не иначекак спустит с него, седобородого, шкуру, прослышав, что он, недотёпа, куда-тоотпускал дитятко без подобающей свиты. Всё рассчитав наперёд, хитрец воеводадля начала принялся навязывать в спутницы кнесинке целый курятник боярскихдочек и иных знатных девиц. Вроде сестры Лучезара, Варушки, красивой, нонеумной и вечно сонной девки. При мысли о том, что Варушка и ещё с десятоктаких же станут сопровождать её во время поездок верхом, Елень Глуздовна пришлав ужас и довольно легко согласилась брать с собой хотя бы старую няньку. Чего,собственно, и добивался боярин. Он был одним из немногих, кого вредная старухане гнала за порог помелом, а, считая приличным человеком, всячески приваживалаи ласкала.

На другой день Волкодав сидел на крыльце и слушал сквозьприоткрытую дверь, как нянька собирала корзиночку еды и заодно порицаласвоевольное дитятко, не желавшее сидеть дома.

– Мёд выложи, нянюшка, – сказала ейкнесинка. – И пряники выложи. Принеси лучше сала, хлеба, мяса копчёного далуковку и чеснока головку не позабудь…

Старуха возмущённо молчала некоторое время, потомпрошамкала:

– Яблоки выкладывать не буду, ты уж как хочешь. Ипряники оставлю. В водичке размочу, мне, беззубой, как раз…

Посадив в седло кнесинку, Волкодав покосился на братьевЛихих, собиравшихся держать стремя няньке. Он думал, ей выведут ослика или, нахудой конец, послушного мула. Ничего подобного. Конюх подвёл старой бабкетёмно-гнедого вёрткого мерина, и седло на нём было мужское. Парни приблизились,нерешительно переглядываясь. Старуха зашипела на них, мигом собрала подолбесформенной чёрной рубахи, под которой обнаружились чёрные же шаровары, ивспрыгнула в седло так, будто с детства не слезала с коня. Волкодав толькоголовой покачал. Нянька вела свой род из племени ичендаров, обитавшего, междупрочим, в тех самых Замковых горах.

Добравшись на полянку, он послал близнецов осмотреть лесочеки убедиться, что никто не приметил частых наездов кнесинки и не приготовилзасады. Потом дал юной правительнице переодеться в мужские штаны и сталобъяснять, что делать, если схватили сразу за обе руки. Нянька тем временемустроилась на попоне возле корзинки со съестными припасами, разложила шитьё ипринялась за работу. Кнесинка погодя тоже сделает несколько стежков. Чтобыможно было не кривя душою ответить, чем занимались: «Мы шили!»

– Силой даже не пробуй, государыня, – наставлялВолкодав. – Он всё равно будет сильнее. Да не спеши, само после придёт…

Кнесинка, нахмурив брови, сосредоточенно вырывалась. Венндержал её чуть повыше запястий, очень осторожно, чтобы в самом деле ненаградить синяками, но ей казалось, будто руки заперли в выстланные жёсткойкожей колодки. Ищи не ищи слабину, нет её.

– Вам, мужикам, о силе хорошо рассуждать, –промучившись некоторое время безо всякого толку, обиделась девушка. – Самичуть что…

Старуха отложила вышивку, потом проворно поднялась и подошлак ним.

– А ну, пусти девочку! – взъелась она наВолкодава. – Такому только доверься, все руки пооторвёт!

– Нянюшка! – возмутилась кнесинка Елень.

Волкодав выпустил её и повернулся к старухе.

– Я-то не оторву, – сказал он. – Я к тому,чтобы другой кто не оторвал. – И протянул руку: – Хочешь, убедись,что госпоже нет обиды…

Коричневая, морщинистая старухина лапка с удивительнойбыстротой исчезла под длинным, до пят, чёрным шёлковым волосником. Когда онавынырнула наружу, в ней подрагивала острая, точно стилет, длинная шпилька.Блестящее лезвие до половины покрывала засохшая желтоватая плёнка.

– Уж как-нибудь и дитятко обороню, и себя!..

Она, вероятно, в самом деле что-то умела. Лет этак пятьдесятназад, когда её посадили над колыбелью матери нынешней кнесинки. Зря, что ли,она прозывалась Хайгал – Разящее Копьё. Да. Волкодав мог бы одним щелчкомизбавиться и от шпильки, и от старухи. Что там он – любой из братьев Лихих, ккоторым она благополучно встала спиной…

– Грозна ты, бабушка, – сказал Волкодавмиролюбиво. – Как же ты врага встретишь, если уж меня, телохранителя,ядовитой булавкой потчевать собралась.

– Нянюшка, – повторила кнесинка Елень.

Бабка смотрела на них тёмным старческим взором, не торопясьуступать. Наверное, она и сама понимала – сколько она ни хорохорься, молодыеловкие парни оборонят «дитятко» гораздо лучше неё. Но просто так сознаться вэтом она не могла. Зачем ей, старой, тогда на свете-то жить?..

Волкодав строго покосился на ухмылявшихся близнецов и сказалкнесинке:

– Успокой няньку, госпожа, пускай видит, что ты и самасебя отстоишь.

Когда кнесинка в третий раз грянула его оземь, старухазаулыбалась, а после седьмого спрятала наконец свою шпильку. За это время ЕленьГлуздовна совершила, кажется, все мыслимые ошибки; если противник не вовседурак, он вывернулся бы из любого положения, давая отпор. Волкодав ещё объяснитей это. Но не теперь.

Нянька растаяла окончательно, когда подошло времяпередохнуть, и её девочка, ополоснувшись в реке, вместе с троими прожорливымимолодцами взялась за свежий хлеб и вкусное мясо. Не понадобилось еёуговаривать, как дома, отведать кусочек…

Дальнейшего ни близнецы, ни Волкодав сами не видели. Нокто-то из вездесущих и всезнающих слуг подсмотрел, как боярин Крут подступил кстарой рабыне с какими-то расспросами. О чём он пытался дознаться, осталось,правда, никому не ведомо. Ясно было одно: ничего из тех расспросов не вышло.Бабка только таинственно закатывала глаза…

Однажды вечером в кром прилетел маленький, усталый сизыйголубь. Он юркнул в голубятню, и там его сразу заприметил молодой сын рабыни,приставленный ухаживать за птицами. Юноша осторожно изловил кормившегося голубяи побежал с ним к боярину Круту. Воевода снял со спинки сизаря крохотныймешочек и бережно вытащил письмо, начертанное на тончайшем, полупрозрачномлисте. Такие делали из мягкой сердцевины мономатанского камыша, расплющенной ивысушенной на солнце. Крут прочитал письмо и пошёл к кнесинке Елень.

Волкодав знал только, что с голубем прибыло послание отгосударя Глузда. О чём говорилось в письме, никто ему, телохранителю,докладывать не стал, а сам он не спрашивал. Он видел только, что кнесинкасделалась задумчива и, пожалуй, даже грустна. Это удивило его. Она любила отцаи с нетерпением ждала его, так почему?.. Волкодав сперва решил даже, что кнесзаболел и задерживается в Велиморе, но потом понял, что дело было в чём-тодругом. Если бы кнес заболел, Елень Глуздовна, надо думать, бегом бросилась быв храм – советоваться и молиться. Но нет. Кнесинка говорила с волхвами не чащеобычного. И вообще вела себя почти как всегда. В конце концов Волкодав решил,что дело его не касалось.