Метаморфозы молота

Первый раз это случилось, когда Марку исполнилось шесть лет. Его двоюродный брат — непоседливый и любопытный второклассник Егор — весь вечер отвлекал внимание от именинника россказнями о подарках отчима — человека щедрого и обеспеченного. В перечне шли не только популярные книжки-раскраски и большие, с метр величиной, плюшевые медведи в смешных чепчиках, но и исключительные, почти неземные роботы-трансформеры. Они могли разбираться на множество частей, чтобы после преобразоваться во что-то другое: машину, или животное, или здание, или ракету. Также Егор, бросив насмешливый взгляд на прислонённую к стене ледянку Марка, упомянул и свой снегокат — ярко-красный, с переливающейся на солнце надписью «SmallRider».

Марк старался улыбаться шуткам и по-доброму завистливо ахать, но гнетущее чувство, ранее неведомое, обдавало жаром лицо. Оно было причиной и взмокших спины и подмышек, и подрагивающих колен, и сбитого, рваного дыхания. Со стороны могло показаться, что мальчик, распаренный играми, просто устал. И именно потому обмочил новый джинсовый комбинезон с вышитой на кармане машинкой. Не успел распознать потребность.

Под смех детей и шутки взрослых Марка увели в ванную. И там он, захлёбываясь слезами, впадая в неконтролируемую истерику, попытался поделиться с мамой своими переживаниями. Что в его же праздник о нём почти позабыли, окружая вниманием только Егора. И что пластмассовая машина с тонкими, гнущимися во все стороны колёсами — главный подарок от семьи — совсем не похожа на трансформера. И что…

Но шлепок по попе, отвешенный маминой рукой, заставил мальчика замолчать. Сквозь пелену слёз от обиды, почти не различая предметы, он хотел-было выбежать из ванной, но пребольно стукнулся лбом о дверцу стоящей сбоку стиральной машины и осел. Мама же, схватив Марка за руку, резко потянула на себя и, удерживая тщетно выкручивающегося сына на одном месте, яростно зашептала:

— За какие мне грехи наказанье такое досталось? Замолчи ты уже! Что гости подумают? Пришли, называется, на день рождения, а именинник тут концерты устраивает. Вон другие ребятишки — хоть один плачет? Хоть один скулит? Конечно, у Егорки игрушек много, так он их заслужил! Умничка такой, во втором классе уже песни поёт, на плаванье ходит, стихи учит. Вон, «Покормите птиц зимой» рассказывает без запинки! Повезло тёте Наташе, ой повезло. А ты что? Вот что? — она схватила Марка за плечи и встряхнула так сильно, что голова мальчика, казалось, ещё немного — и оторвалась бы. — Бестолковый, ленивый! Ни в мяч не интересно играть, ни из пластилина лепить! Седьмой год пошёл, в школу скоро, а ты цифры с трудом различаешь! Подарки тебе? Трансформеры? Фигу тебе, а не трансформеры! Теперь и машину не получишь, раз вести себя не умеешь!

Почти выплюнув последнюю фразу, мама резко отпустила Марка, и тот, не удержав равновесие, с размаху упал на холодный пол. Сил плакать не осталось. Остался набор чувств, потихоньку заполнявших нутро с начала сегодняшней встречи с братом. И они усиливались с каждым судорожным вздохом, с каждым всхлипом. Чувство злости. Чувство гнева. Чувство ненависти.

Сплотившись воедино, они образовали нечто огромное и пульсирующее, изливающееся лавой где-то в животе. Пелена с глаз спала так же внезапно, как и появилась. Перед глазами стояло лицо Егора — противное, покрытое веснушками, радостно смеющееся лицо. Марк увидел его на миг, когда мама вышла из ванной комнаты. Егор просунул голову в щель приоткрытой двери и, показав язык, хихикнул:

— Ссыкунишка!

Марк не хотел, чтобы так произошло. Он только подумал: «Ненавижу», и на секунду ослеп, а нутро его словно разорвалось на мириады искр. А после стало легко. Стало так легко, словно кто-то наполнил тело мальчика воздухом, как воздушный шарик. Марк засмеялся, чувствуя щекотку под рёбрами и, почти мгновенно позабыв о случившемся, побежал обратно к друзьям.

Уже вечером мама пыталась успокоить свою сестру, тётю Наташу, отпаивая ту корвалолом и вытирая безустанно катящиеся по щекам слёзы. Приехавшая на вызов полиция опросила каждого гостя, пришедшего на день рождения маленького мальчика, но все они, как один, повторяли: никто не заметил, куда пропал брат именинника Егор. Он был — только что тут стоял, да-да, прямо здесь! — и вот его нет.

Пока мужчины в форме записывали номера телефонов тех, кто находился в квартире, и кто теоретически мог в неё попасть, матери тихо причитали и прижимали к себе детей, а отцы, качая головами, выпивали рюмку за рюмкой, даже не чокаясь, Марк пододвинул табурет вплотную к столу и, аккуратно ступая между тарелок с недоеденными салатами, встал в центр. А затем громко, во весь голос чеканя каждое слово, прочитал стихотворение. То самое, «Покормите птиц зимой». И ни разу не сбился.

* * *

— Вот такое дерьмо, доктор, — подытожил я, заканчивая рассказ, и сделал последнюю затяжку. Фильтр обжёг губы и это заставило меня улыбнуться. Боль отрезвляла. Раздавив в пепельнице окурок, я откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди, не переставая наблюдать за врачом. — А вы говорите: «накручиваю себя». Э, нет. Я, кажется, даже приуменьшаю.

— Марк… — Иван Дмитриевич примирительно поднял руки. — Мы же договорились. Я — не доктор, и мы не на сеансе. Я просто твой друг. Мы беседуем.

— Чтобы это была дружеская беседа, в этом помещении не хватает барной стойки, кальяна и двух-трёх девчонок в коротких юбках, — я подмигнул сидящему напротив бородатому мужчине в уродливом бежевом свитере и рассмеялся, довольный собственной шуткой.

Но врач шутку не оценил.

— К разговору об алкоголе… Мы же обсуждали с тобой, что стоит воздержаться. Он негативно воздействует на мозг, от этого могут возникнуть…

— Доктор, а ещё другом называете себя, — не сдержавшись, укорил я Ивана, и покачал головой. — Друг бы знал, что когда я пью — я добрый. А когда я добрый — то никого не ненавижу. А когда я не ненавижу, все остаются живыми.

Внимательно посмотрев на меня из-под толстых выпуклых очков, Иван Дмитриевич достал из кармана брюк вчетверо сложенный носовой платок и промокнул лоб. Мне было и смешно, и страшно: ведь стоит заострить внимание на любой мелочи, будь то блестящие в свете ламп залысины врача, или его привычка постукивать ручкой по подлокотнику кресла — и я мог почувствовать прилив раздражения, свидетельствующий о надвигающемся приступе ненависти.

И если эта ненависть накроет меня с головой, подобно плащу смерти, то никто и ничто не сможет удержать проклятье. Проклятье, способное в секунду уничтожить человека, словно он пепел, растёртый между