Много переводил, для каждого врача и каждого пациента. И потому был в курсе всех новостей и всех историй. Теперь я понимал, как нам повезло с хозяевами. И особенно я понимал, как повезло мне. Мой удивительный талант к языкам и мое имя очевидно позволили мне выжить. И отныне я мог спокойно учиться и взрослеть.

Я работал без выходных, как привык работать, и не замечал ни дней, ни месяцев, ни сезонов. Примерно через два года я мог с уверенностью сказать, что в совершенстве овладел десятью языками, и это если не считать языка медицины и фармацевтики, а также умения разбирать латинские рецепты, записанные самым небрежным и корявым почерком. В конце концов главврач больницы, о котором я бы хотел рассказать особо, но, видимо, придется это сделать в другой раз, заставил меня подать документы в университет.

Я с легкостью сдал экзамены и занялся филологией, к которой, впрочем, не испытывал никаких особых чувств. Она давалась мне легко – так же легко, как и изучение все новых и новых языков, она просто входила в меня, как входит простая пища, питая, но не запоминаясь и не рождая никаких особых впечатлений.

Студенческий городок, в котором я теперь жил, находился как раз рядом с городом, из которого когда-то угнали в концлагерь мою мать. И я повадился ездить туда по выходным, лишь затем, чтобы зайти в кафе, отведать горячего кофе со свежей булочкой, а потом сходить в кинотеатр на первый попавшийся фильм. Всякий раз я спрашивал у билетера, а нет ли в прокате фильма про Праведника, Громилу и Рогнеду. И всякий раз он удивленно моргал и пожимал плечами.

«А как называется?» – спрашивал он. И я не знал, что ему ответить.

Надо признаться, что кино в целом меня разочаровало. Сюжеты мне представлялись надуманными, а игра актеров – приторной. Красивые женщины на экране не казались живыми, а мужчины были слишком драматичны и слишком мужественны. Я часто вспоминал работников из своего амбара и думал о том, что, несмотря на все искажения, несмотря на дисбаланс между разными чертами их характеров, они были настоящими, они позволяли мне испытывать по отношению к ним чувства, которых я не мог дождаться в зале кинотеатра.

А еще я вспоминал рассказы Буяна. Да, их сюжеты, должно быть, были просты и схематичны. Но ему, Буяну, удавалось захватить меня целиком и погрузить в совершенно другую реальность. Да и самому погрузиться со мной в эту реальность, отдаться ей с потрохами, пропитаться ее составляющими – звуками, запахами, оттенками – и стать ее частью. Благодаря Буяну я проживал сразу две жизни – жизнь в амбаре и жизнь с Праведником, Громилой и Рогнедой.

Конечно, я был то Громилой, то Праведником. Или, может быть, Громилой должен был быть Буян? Но вот кто был Рогнедой? Моя мать?.. А коварными калебами? Хозяева? А жестоким Кремелем? Здесь связи между двумя этими жизнями терялись, параллельные прямые становились кривыми, расходились, разветвлялись, изгибались, и это расхождение наполняло мое существование особыми красками и особой прелестью.

Так размышляя, я брел одним воскресным утром по живописному переулку, разглядывая таблички с именами и названиями на дверях подъездов. Кое-где эти таблички были совсем новыми, начищенная латунь сияла в нежных лучах весеннего солнца. Другие – оказывались еще довоенными, они больше походили на тени табличек, на плохо отпечатавшиеся объявления и конечно же давно не соответствовали действительности. Однако я с почтением – как и полагается филологу – прочитывал каждую, потому что просто привык читать все, что состояло из букв, даже когда буквы были написаны неверно или когда смысл написанного мне был не понятен.

И вот, на одной двери, массивной, обшарпанной и явно очень старой, я с изумлением заметил тусклую надпись: «Профессор А. Новоградов, психоаналитик, два звонка». И остановился. А затем поднес руку к электрической кнопке и медленно нажал дважды.

Дверь в подъезд открылась, и я вошел, мгновенно ослепнув от прохладной темноты. Но уже через несколько секунд меня стали обступать тусклые витражи и чувственные кариатиды, и я направился вверх по почти крошащейся от старости лестнице в надежде найти квартиру профессора Новоградова. Тяжелая лепнина и витиеватый чугун словно бы сползли вниз, как морская пена, обнажившая простоту и прохладу интерьеров верхних этажей, но вожделенная квартира так и не появлялась. Здесь был кабинет адвоката Александра Шульца, потом – Общество исторической достоверности (что бы это ни значило), еще выше – филиал офиса канцелярской фирмы «Карандаш и сыновья»… Наконец, дойдя до третьего этажа, я оказался перед темной дверью без таблички. Этаж был почти пуст, ни арабесок, ни лепнины. Но на стенах здесь висели большие, еще довоенные пожелтевшие плакаты в рамках, такого же типа плакаты, но современные, украшали стены фойе кинотеатра и рекламировали новые фильмы, которые выйдут в прокат в следующем месяце.

Я остановился. Звонок у двери отсутствовал, и я постучал. Затем – еще. Ни шороха, ни шага. За дверью явно никого не было. Я собрался было спуститься, но решил напоследок рассмотреть плакаты. Должно быть, их сюда повесили еще до моего рождения.

Это действительно была реклама, но не фильмов. На том плакате, что висел слева, мужчина в одежде ковбоя и широкополой шляпе держал в объятиях женщину в длинном королевском платье. Подол платья распахнулся и обнажил ножку в гладком шелковом чулке. На том, что был справа, рыцарь в массивных доспехах смотрел исподлобья на своего врага, тоже рыцаря, но уже почти поверженного. Меч вот-вот проткнет кольчугу, но за секунду до этого и сам победитель будет повержен, ведь сзади к нему подкрадывается коварный и уродливый карлик.

Надпись на первом плакате гласила: «Шелковые чулки „Рогнеда“. Не для праведников!»

А на втором – «Психоанализ – это сила! Не будь себе врагом!»

Я был поражен. Я снова и снова всматривался в плакаты и читал надписи на них. И не мог поверить собственным глазам. Наконец я решился еще раз постучаться в дверь без таблички.

Ответа не последовало.

Но внезапно страшная мысль посетила меня. Если я и правда продал тогда душу дьяволу за свою свободу, то все события моей жизни могли повторяться не однажды. И каждый раз я оказывался здесь, на этом этаже незнакомого дома. И каждый раз видел эти плакаты. И каждый раз память оставляла их у себя, чтобы потом еще и еще раз возродить в вихре дьявольского повторения амбар, мать, Буяна и его истории о Праведнике, Громиле, Рогнеде и коварных калебах под предводительством жестокого Кремеля.