кинопленки, вяло присела, раз-два-три-раз, привстала, выправилась, и уже вполне уверенно зашагала к магазину. Демон тошноты стушевался: она обманула его, он не видит никакой аллеи, только бетон и стриженые кустики бульвара, напоминающие перевернутые щетки для чистки обуви. Ладно, не в этот раз.

Слегка опоздать на поминки – вот спасение. Мара пришла с парой лимонов, как дорогой гость. Ей не пришлось раскладывать приборы и салфетки, все это сделала ее тетка, сестра отца. Протирать льняным полотенцем бокалы. Раздвигать салатники, чтобы поместить веселую старую обезьянку, держащую в лапках пару бочонков – с солью и перцем. Соусницу со сметаной. И бутыль дефицитного болгарского кетчупа. Они уже там все говорят. Она просто принесла лимоны и ни за что не отвечает.

Мамочка, я тебя люблю. Обнимаются. Теперь – самое страшное (неужто осталось что-то, что может испугать больше, чем мертвый дедушка в украшенном рюшами гробу?)… Можно я уйду? Мне нужно… Нет, не сейчас, попозже. Да, хорошо. Завтра вернусь. Мне хочется побыть с друзьями. Да. Спасибо.

Не так уж и страшно.

А пока – блины. Блины и словно бы почти совсем стертая с поверхности реальности рыба. Лосось и сливочное масло, блины остыли, но все равно, это то, что нужно, и стопка водки – щиплющей пищевод. А тебе не рано ли? Нет, не рано, оставьте ребенка в покое, у нее умер дедушка, одну стопку можно.

А лосось, кстати, Гриша привез. Он был на Дальнем Востоке, привез и краба, но тот не дожил. Как и дед, который этого краба съел. Хоть порадовался перед смертью, в последний раз, он говорил, краба ел двадцать лет назад, тогда они ездили к Спекторам, у него был отпуск, как раз месяц провели, в океане поплавали, хотя погода была не очень. А как там сейчас, Гриш? Тоже не очень. Ну, понятно, чего еще ожидать от Владивостока. Нет, ну, тут ты не права, там бывает и вполне себе… Марочка, будь добра, водички долей в графинчик.

Виновата. Я виновата, что уйду. Оставлю наших и всех этих людей, а вместе с ними и деда. Дед умер, а я пойду в гости. Мама думает, у меня там друзья, которые бросятся утешать, но на самом деле я там никого не знаю, только Киру. Кира и устраивает все это. А действительно ли я так виновата? Или мне нравится думать о своей вине?.. Кира просила, чтобы я взяла какую-нибудь кассету, ей надоело все то, что она брала у отца. Возьму «Ихтиологию» Гребенщикова.

«Какая рыба! Сами солили?» – спрашивает у мамы пожилой мужчина, назвавший себя учеником деда.

«Конечно сама», – кивает мама. А по-моему, получилось слишком солено. Но, конечно, когда кусочек заворачивают в прохладный пухлый блин (у тетки всегда блины получаются пухлыми, как и она сама, как будто она выпекает блины из себя самой, как будто каждый блин – ее чадо, она даже похлопывает их так лопаточкой, когда снимает со сковородки, – любовно, точно младенца по румяной попке, чтобы тот огласил этот мир своим скрипучим криком, однако теткины блины, слава богу, молчат и так, молча, падают своими грузными телами на блюдо, я бы даже сказала, шмякаются, и каждый блин тяжел, и мягок, и сдержанно сладковат)… когда кусочек заворачивают в пухлый блин, пересол не ощущается, кажется, все в порядке. Рыба как рыба. Ну, то есть рыба очень вкусная, очень-очень. Деду бы точно понравилось.

Еще по маленькой? Нет, я уже все, спасибо.

Мириам, ну сколько можно говорить, вода! Во-да! Да, бегу.

Мара идет на кухню. Окно распахнуто, кажется, скоро, наконец, наступит вечер. Жара спадает, и легкая тень прохлады слегка щекочет ее щеку. Потом стемнеет, и начнется другая жизнь. Другая жизнь – это то, что ей сейчас нужно. Это то, что нужно всем нам, другая жизнь. Дедушка. Зачем ты так. А ты думаешь, я бы хотел жить так, как мне было написано на роду? Я бы выбрал то, что мне пришлось пережить? Кое-что, впрочем, было не так плохо, но разве мы с тобой говорим об этих крошечных мимолетных радостях? Бутылка коньяка в забытом богом бараке великой стройки, вожделенное горячительное, которое кто-то раздобыл у машиниста товарного поезда, перегонявшего бревна из одного лесного края в другой… Кружевные тени на подоконнике в деревенском доме, куда нас пустили переночевать хозяева, ушедшие на два дня на сенокос… Веселая собачья морда, мокрая от росы, вся колючая и зеленая, в цепких семенах гравилата, темные умные глаза смотрят на меня снизу вверх, в руке я чувству прохладную тяжесть ружья, вечером, когда я принесу пять жирных птиц (кровь на зеленых переливчатых перьях, перья потом отмоют и сделают ребятам из местной школы костюмы индейцев), будет настоящий пир… Банка тушенки, кипящая на огне, тушенку привезли из штаба, решили поощрить ополченцев за то, что очередной раз отбились, выдали грубого подсохшего хлеба, а потом – на каждый костер по банке тушенки, но я решил не брать мясо, а попросил, чтобы мне дали потом хлебом вытереть остатки бульона из банки… Жена и дочь, смеющиеся на пляже в Ялте, на песке – махровые полотенца, рядом – размокший кулек с виноградом, облепленный осами, жена смеется, и я смотрю на блестящую, слегка подгоревшую, кожу, видно, как в заветной ложбинке переливается несколько капель морской воды, пока еще не высохших на солнце…

Дедушка, а помнишь, как мы поехали в Одессу и там постоянно покупали трехлитровые банки с березовым соком? Да, и тебе всегда поручали их мыть.

Точно, такие огромные банки из какого-то высокого ржавого крана с ледяной водой. Мыть и пить. Пить и мыть. И как мне нравилось смотреть сквозь чистое неровное стекло на солнечный курортный мир, он казался волшебным, светящимся, живым. Точно.

«Мириам! Вода!»

Графин не так сияет, как те банки. Хотя графин хрустальный и должен был бы, но не так, нет, не так. Ну, так это же не простой графин. Да? А какой? Мы уже говорили с тобой, это графин с поминального стола. Ни один предмет посуды не может сиять на таком столе, если вдруг какая-то ложка забудется и засияет, ее тут же окунут в мутную сметану или оближут, чтобы она вела себя прилично. Дедушка, вечно ты смеешься. Не вечно.

Наелись рыбы и хотят пить. Или это из-за жары? Или из-за младенчески пухлых блинов тетки… Тут невозможно точно понять, в любом случае, вода людям нужна. Ведь они состоят в основном из воды. Наши гости сегодня состоят из рыбы,