— Пойдемте, Алина Аркадьевна. Поедим чего-нибудь.

— Что? — переспросила она.

— Поедим, — повторил он, — очень хочется есть.

Он поднялся на деревянное крыльцо, засиженное мокрымсобачьим задом, открыл обе двери и зажег свет в тесном коридоре.

— Проходите.

В доме было тепло и ничем таким не воняло, он специальнопринюхался. Пахло его утренними сборами на работу — кремом после бритья, кофе иблинами быстрого приготовления, которые он жарил, когда время от времени впадалв гурманство и уставал от яичницы с колбасой.

Он зажег свет в кухне и с наслаждением стянул мокрыебашмаки. И оглянулся.

Алина Аркадьевна Латынина по-прежнему стояла в дверях, иневозможно было придумать ничего более неуместного, чем Алина Латынина в домекапитана Никоненко.

Дом не принимал, выталкивал ее вместе с ее плоскимридикюлем, лаковыми штиблетами, распахнутой норковой тужуркой, стильнымиочочками и ногами невиданной длины.

Она была лишней, чужой, вызывающей, как бронза Микеланджелов коллекции банок из-под пива.

— Не стойте столбом, — буркнул он себе под нос, раздражаясьоттого, что ее вид смущал его, — проходите.

Она шагнула и наклонилась, снимая ботинки. В их лаковыхносах поочередно взблескивал свет. Распрямилась и посмотрела на него.

— Можете где-нибудь сесть, — сказал он мрачно, — не бойтесь,тут не заразно.

Хлопнула дверь, она дернулась, прыгнула и спряталась занего. Это было так неожиданно и так не шло ей, что он засмеялся.

— Что вы? Это Буран.

Буран вперевалку вошел в дом, хлопнув и второй дверью.Задрал башку и посмотрел по очереди на хозяина и незнакомую девицу. Ухмыльнулсяпрезрительно, но с пониманием, как показалось Алине, и протрусил куда-то заугол.

— Сохнуть пошел, — объяснил Никоненко, — в ванную. Этостранно, конечно, но у нас тут уже известен водопровод, и кое-где дажеиспользуется электрическая энергия. Видите, выключатель и лампочка под потолком?

Он ничего не мог с собой поделать.

Он стыдился своего обожаемого дома и ненавидел себя за это.

Мебель старая и не слишком удобная, что уж говорить окрасоте! Кое-что осталось еще от деда с бабкой, которые прожили в этом доме всюжизнь. Например, пузатый темный буфет с оленями и виноградными гроздьями надверцах. И вытертые прямоспинные кресла. И ореховый столик для рукоделья скруглой выжженной дырой прямо посередине. Никоненко держал на нем всякие нужныевещи — пассатижи, обломанные сверла, куски медной проволоки, паяльник,канифоль, банку с рыболовными крючками. И еще плюшевый диван с клоками собачьейшерсти на обивке, и неопределенного цвета ковер, который дед-геолог когда-топривез из Кайруана.

На кухне было еще хуже. Там продолжались шестидесятые годы снелепым желтым шкафом с раздвижными дверцами, узенькой посудной стойкой,которую невозможно было закрыть, потому что ключ был потерян, когда Игорь пошелв первый класс, а без ключа она никак не закрывалась, допотопной плитой,состоящей из сплошных углов и чугунных смертоубийственных решеток. И стол тутбыл с исцарапанной столешницей, и шаткие табуретки на желтых выворачивающихсяногах.

Полный набор.

Почему ему всегда казалось, что дом его мил и уютен?

— Сядьте здесь, — приказал Никоненко и не узнал своегоголоса, — если надо в ванную, то следом за Бураном.

И скрылся на кухне.

Чем ее кормить? Лобстеров и креветок в его хозяйстве неводилось, а мороженые котлеты из коробки она вряд ли станет есть.

Впрочем, это не его проблемы. Не хочет есть, пусть не ест.Авось с голоду не помрет. И так небось с утра до ночи голодает, вот и похожа накопченую рыбу кильку.

— Давайте я картошки почищу, Игорь Владимирович, — сказалаона у самого его локтя, и он с грохотом уронил в раковину нож, — или чтопредполагается на ужин?

— Омаров сегодня, как назло, нету, — ответил он злобно, —идите, Алина Аркадьевна, на диванчик. Посмотрите телевизор. Умеете телевизорвключать? Или вам его покойная прислуга включала?

— Разумеется, прислуга, — сказала она спокойно и задраларукава безупречной кашемировой водолазки, открыв худые смуглые руки, — дайтемне нож. И не злитесь так ужасно. Нервные клетки не восстанавливаются.

— Плевать я хотел на нервные клетки.

— Где картошка?

— В ведре под лестницей.

— А где лестница?

— Идите отсюда, а? — попросил он почти жалобно. — Я усталкак собака, и вы еще мне навязались.

Она моментально вышла, и он расстроился.

Да черт тебя возьми, сукин ты сын, куда тебя несет? Что тыбесишься? Какое тебе может быть до нее дело?! Она вне всего. Она проходит поделу. Она богачка и стерва. Броненосец “Потемкин”.

Дверь открылась. Вернулся худосочный броненосец с картошкойнаперевес.

— Она у вас проросла, — сказала Алина, показывая накартошку. — Что ж вы ее на свету держите!

Оттеснив капитана от раковины, она пристроила ведро и сталаловко чистить грязно-бурые, с лиловыми ростками картофелины.

— Дайте кастрюлю, Игорь Владимирович.

— А что, — спросил он глупо, — мы будем ее варить?

— Вы хотите жарить? — Она не отрывалась от картошки. —Давайте жарить. Тогда ставьте сковородку.

Он выудил из плиты тяжелую чугунную сковороду, добавивсамому себе душевных терзаний из-за ее крайнего неэстетизма. Очистки проворно ибесшумно падали на предусмотрительно подстеленную газетку.

— Что ж у подруги жизни-то не остались? — Ему нужно былоговорить что-нибудь неприятное, чтобы поддерживать себя в раздраженномсостоянии, которое что-то слишком уж быстро стало меняться на неуместнуюблагость.

— Маню и так два раза чуть не убили, — сказала она, короткоглянув на него, и стала проворно стричь в сковородку тоненькие картофельныелепестки, — мне не хотелось, чтобы нас — убили обеих. Кроме того, из вашей машиныя ей позвонила, и она мне сказала, что у нее… Потапов. Вы знали об этом?

— О чем — об этом?

— О том, что Потапов… у Мани?

— Это имеет значение?

Она со стуком опустила нож.

— Игорь Владимирович, что вы все время придуриваетесь! Или ввашей действительности министры всегда живут в хрущевках с одинокими мамашами?

— Они правда раньше никогда не общались? — спросил капитан.Картошка шипела на сковороде, стреляла маслом.