– Не дай вам Бог досадить этим людям. Взять, к примеру,Карлотту Мэйфейр. Она настоящее чудовище, без преувеличения.

Выглядел он при этом очень смущенным. Я спросил, ненавредила ли она ему чем-нибудь, а он лишь отмахнулся, сказав, что она всемвредит. Было видно, что он встревожен, сбит с толку. Затем он произнес нечтовесьма любопытное, и я записал его слова тотчас по возвращении в отель. Онсказал, что никогда не верил в жизнь после смерти, но когда он думает оДжулиене, то приходит к убеждению, что тот все еще где-то существует.

– Знаю, вы сочтете, что я сошел с ума, раз говорютакое, – сказал он, – но готов поклясться, что это истина. Ночью,после нашей с вами первой встречи, мне приснился Джулиен.

Он многое мне сказал. Когда я проснулся, то не смог ясноприпомнить весь сон, но у меня осталось ощущение, будто Джулиен не хочет, чтобымы с вами снова беседовали. Я и сейчас не хотел ни о чем говорить, но… в общем,мне кажется, я должен был вам это сказать.

Я ответил, что верю ему. Ллуэллин продолжал рассказывать оДжулиене, который во сне был не таким, каким он его помнил. Что-то в его образеопределенно изменилось.

– Он показался мне мудрее, добрее, как раз таким, какими должен быть, по нашим представлениям, любой, кто отошел в иной мир. И он невыглядел старым. Впрочем, и молодым его тоже нельзя было назвать. Я никогда незабуду этот сон. Он был… абсолютно реальный. Готов поклясться, что Джулиенстоял у моей кровати. И одну вещь, которую он сказал, я все-таки запомнил. Онсказал, что в жизни есть неизбежные явления, но и их можно предотвратить.

– Какие явления? – спросил я.

Он покачал головой. И больше не сказал ни слова, несмотря навсе мои попытки надавить на него. Однако он признал, что не помнит, чтобыДжулиен запрещал нам разговаривать. Но уже то, что Джулиен появился в его сне,заставило Ллуэллина почувствовать себя предателем. Мне так и не удалосьзаставить его повторить эту историю, когда представился следующий случайвстретиться.

В последний раз я видел Ллуэллина в конце августа 1959 года.Это был уже совсем больной человек. У него сильно дрожали губы и левая рука, аречь была не совсем ясная. Я понимал его с трудом. Я честно признался, что егорассказ о Джулиене означал для меня очень много и что я до сих пор интересуюсьисторией семьи Мэйфейр.

Сначала мне показалось, что он не вспомнил ни меня, ни нашус ним встречу, – такой отрешенный у него был вид. Потом он, видимо, узналменя и разволновался.

– Пройдемте со мной в подсобку, – сказал он,безуспешно пытаясь подняться из-за конторки; пришлось мне помочь ему. Оннетвердо держался на ногах. Мы прошли в дверной проем, завешанный пыльнойшторой, и оказались в маленьком складском помещении; там он остановился иуставился на что-то, но я ничего не увидел.

Он как-то странно рассмеялся и махнул рукой, словно отпускаякого-то. Затем он достал коробку, откуда вынул трясущимися руками пачкуфотографий. На всех снимках был Джулиен. Ллуэллин передал мне фотографии и,казалось, хотел что-то произнести, но язык его не слушался.

– Не могу выразить, что они значат для меня, –сказал я.

– Понимаю, – ответил он. – Потому и хочу,чтобы они хранились у вас. Вы единственный, кто сумел понять Джулиена.

И тогда мне стало грустно, ужасно грустно. Действительно лия сумел понять этого человека? Наверное, да. Ллуэллин представил мне ДжулиенаМэйфейра как живого, и я нашел его неотразимым.

– Моя жизнь была бы совсем другой, – сказалон, – если бы не встреча с Джулиеном. Знаете, я потом больше не встретилникого, кто мог бы с ним сравняться. А еще этот магазин, не знаю, как бы явыжил без него, хотя в конце концов я мало чего достиг.

Тут он словно отмахнулся от всех мрачных мыслей и улыбнулсямне.

Я задал ему еще несколько вопросов, но он тоже от нихотмахивался. Наконец один вопрос его заинтересовал.

– Джулиен страдал перед смертью? – спросил я.

Старик задумался, затем покачал головой:

– Нет, не очень. Разумеется, ему не нравилось, что онпарализован. Да и кому такое понравится? Но он любил книги. Я все время читалему. Умер он ранним утром. Я знаю это, потому что просидел с ним до двух часовночи, затем погасил лампу и спустился вниз.

Ну вот, около шести утра меня разбудила буря. Полил такойсильный дождь, что с подоконников текло. И клены перед домом оглушительношумели. Я тут же побежал наверх посмотреть, как там Джулиен. Его кровать стоялакак раз у окна.

Ну и что вы думаете? Ему как-то удалось сесть и открытьокно; он так и умер, перегнувшись через подоконник, лежал с закрытыми глазами,такой умиротворенный, будто хотел сделать глоток свежего воздуха, и когда емуэто удалось, то силы оставили его и он упал замертво, словно заснул, склонивголову набок. Это было бы очень мирное зрелище, если бы не буря, потому чтодождь лил прямо на него и ветер задувал в комнату листья.

Позже врачи сказали, что у него случился обширный удар.Вообще непонятно, как он сумел открыть окно. Я тогда промолчал, но, знаете ли,мне пришла в голову мысль…

– Да? – с готовностью откликнулся я.

Но Ллуэллин лишь пожал плечами и затем продолжил чрезвычайноневнятно:

– Мэри-Бет буквально обезумела, когда я позвал ее. Онастащила его с подоконника и уложила на подушку. Даже ударила его по щеке.«Просыпайся, Джулиен, – кричала она, – не оставляй меня так рано!»Мне чертовски трудно было закрыть окно. А потом одну фрамугу все-таки сорвало спетель. Такая жуть.

Затем наверх поднялась эта ужасная Карлотта. Все люди каклюди – подходили поцеловать его, отдать дань уважения; дочка Реми, ДорогушаМилли, помогала нам прибирать постель. Но эта жуткая Карлотта даже приблизитьсяк нему не захотела, не то чтобы помочь нам. Просто стояла на лестничнойплощадке, сцепив руки на животе, словно маленькая монашка, и смотрела в дверь.

Там была Белл, прелестная Белл. Ангелочек Белл. Она пришласо своей куклой и ударилась в слезы. Потом Стелла забралась на кровать иулеглась рядом с Джулиеном, положив руку ему на грудь.

Белл сказала: «Просыпайся, дядя Джулиен». Наверное, слышала,как ее мама говорила это. Ах, Джулиен, бедный милый Джулиен. Он в конце концовобрел мир и покой – голова на подушке, веки сомкнуты.

Ллуэллин заулыбался, тряся головой, а затем начал тихосмеяться, как будто вспомнил нечто трогательное. Он что-то сказал, но чтоименно, нельзя было разобрать. Затем он с трудом прокашлялся.

– Ах эта Стелла, – сказал он. – Все любилиСтеллу. Кроме Карлотты. Эта змея никогда ее не любила… – Голос его затих.