Человеку не выжить.

Или погибнет через секунды от нестерпимой боли, от инфаркта,либо умрет через несколько часов, сгнивший заживо.

Я частью человек, а частью живая машина — как терпеливождущий снаружи робот Анатоль Ларс. Мое тело было превращено в такую женеустойчивую систему, балансирующую между реальностями, как и моя таможеннаябашня, как и здание-веер. Оно способно на многое. И отрастить утраченнуюконечность, и вытошнить яд, и вытерпеть огонь. Оно на все способно — потому чтов бесконечном океане времени, в развернутом веере реальностей есть все чтоугодно — новые тела, неядовитые яды, регенерирующие организмы, люди, пьющие назавтрак кислоту, и люди, жрущие стекло на десерт, в этом вероятностном морепули ловят голыми руками, а от соприкосновения большого и указательного пальцаиз ногтей бьют молнии, в этих бесчисленных мирах, которые лишь краешкомзацепили функционалы, возможно немыслимое и невозможно возможное. Чтоудивительного в том, что сжигаемые заживо клетки моего тела начинаютвосстанавливать себя? Что странного в том, что жгучий яд оборачивается водой,соединившись со слюной?

А может быть, все иначе. И сложнее, и проще одновременно.Все эти миллиарды миллиардов миров — одновременно один и тот же мир. Все этимиллиарды миллиардов Кириллов Максимовых — суть один и тот же Кирилл Максимов.И ничего нельзя сделать с одним-единственным, пока он часть общности, моиубитые клетки восстановятся просто потому, что на другой чаше весов — миллиардымиллиардов здоровых, живых, ничем не отравленных Кириллов. Так капля отравыразойдется в воде океана, так испарившуюся каплю океанской воды заменитсоседняя. Меня нельзя убить, не убив всех нас сразу, не уничтожив все миры, неперетряхнув Вселенную до основания…

На краткий миг я понял, что невозможного действительно нет.Что все правила игры, заданные в наших мирах, все аксиомы — «огонь жжется, небоголубое, а вода мокрая» — не более чем случайность.

Небо звонкое.

Огонь тяжелый.

Вода шершавая.

Возможно все.

Я сплюнул тягучей голубовато-розовой слюной. Вытер губы. Вотведь дерьмо…

— Воды? — послышался безучастный голос.

На стойке появился стакан. Самый обыкновенный граненыйстакан с водой. Я встал, выпил его одним глотком.

— Еще воды?

— Спасибо, не надо, — сипло сказал я. — Уж если целый стаканне помог избавиться от этого омерзительного вкуса…

В горле еще жгло, но боль уходила. Я вновь переставал бытьфункционалом, но я выжил. Я успел.

— Я могу войти?

— Вы функционал. Вы вправе войти в музей. Хранительоповещен.

— Музей? Какой еще хранитель? — спросил я.

Но ответа не последовало.

— Эй… — Я обернулся на дверь. — Со мной робот. Он долженвойти!

— Робот может войти.

Я подошел к двери — та разъехалась послушно, будто дверь вкаком-нибудь гипермаркете. Я замахал руками.

Робот шевельнулся и мгновенно, как не умеют живые существа,перешел от неподвижности к бегу. Тяжелые удары ног сотрясали землю. Япосторонился — и массивная металлическая глыба пронеслась мимо меня,затормозила, медленно повернулась, осматриваясь.

— Нас впустили, Анатоль.

— Откуда ты знаешь это имя?

— Мне пришлось стать функционалом, чтобы пройти. Таможенникиподключаются к базе данных. Это очень, очень хорошая база данных.

— Меня давно не называли этим именем. — Будто сочтя разговорзаконченным, робот отвернулся, обошел вокруг стойки, двинулся вдоль стен. —Лучше зови меня «робот».

— Хорошо. Я узнал, где мы находимся. Это музей.

Робот не ответил. Закончил движение, остановившись у стенынапротив дверей.

— Подойди сюда. Здесь скрытая дверь, она должна открытьсяперед тобой.

Я подошел, и стена точно так же разделилась, разъехалась встороны.

Робот тут же метнулся в проем, будто ожидал, что его могутзадержать. Я прошел следом.

Такое ощущение, что изнутри весь стилобат был пустым. Эдакаякоробка без перекрытий и этажей, из которой растут башни-пластины. Я постоял,поглядел направо, налево. Робот потопал направо, я из внутреннего протестапошел налево.

Широченный коридор. Потолки метрах в пятнадцати над головой.Ровные серые стены, по потолку сложным узором разбросаны световые панели. Наравном расстоянии друг от друга на полу стоят прямоугольные платформы, три напять метров примерно. Края платформ огорожены невысокими, по пояс, поручнями.

Лифты?

Похоже. Потолок над ними кажется цельным, но это ничего незначит. А так, если прикинуть, то под каждой башней по своему лифту.

Я подошел к ближайшей платформе. Стена за ней оказалась неровной, а покрытой неглубокими барельефами. Церкви, соборы, коленопреклоненныелюди, горящие костры, стаи каких-то монстров, мчащиеся за людьми.

— Твердь, — сказал я уверенно.

Послышался топот — робот возвращался. Остановился рядом сомной, произнес:

— Каждая башня имеет свой транспортный узел. Мне механизмыне подчиняются.

— И куда ты хочешь поехать? Это музей, слышишь? Каждая башня— один из миров. Хочешь ознакомиться с жизнью городов-государств Вероза? Илитебе интереснее животный мир Заповедника?

— Иди за мной.

Я пошел. Это было не лучше и не хуже, чем продолжатьэкскурсию в другую сторону или оставаться на месте.

Мы прошли весь коридор до конца, до крайней левой платформы.Робот остановился.

— Здесь нет пиктограмм и рисунков. Это может быть служебноепомещение.

Я пожал плечами. В душе была какая-то опустошенность. Музей…

— Давай попробуем.

Мы поднялись на платформу. Ничего не происходило.

— Отдай команду, — предложил робот.

— На самый верх, быстро, — послушно сказал я. Несколькосекунд ничего не происходило.

Потом над нами разошелся потолок, открывая узкий, по размеруплатформы, лифтовый ствол. Он изгибался, следуя за скрученной башней.

— Может быть, здесь что-то… — начал робот.

В следующий миг платформа понеслась вверх. Не было никакихтросов, платформа просто воспаряла все выше и выше так быстро, что ногиначинали подгибаться. Воздух тяжелым прессом надавил на плечи — вся тяжелее итяжелее, не удержать… Я присел, вцепился в поручень.