конкретных задач, которые эти войска должны выполнять. Но все это был танец кабуки. Обсуждения были призваны создать видимость консультаций, но они не были подлинными, а меня это не устраивало. Однажды, выходя из ситуационной комнаты Белого дома, я прямо заявил высокопоставленному сотруднику Совета национальной безопасности.

— Те из нас, кто в униформе, искренне хотят знать, — сказал я. — Что вы хотите, чтобы мы сделали?

Ответа я так и не получил. Я не возражал против того, чтобы подчиняться приказам главнокомандующего, избранного американским народом (меня никто не избирал), но согласиться с тем, что такой поспешный вывод войск был разумным решением, было совершенно иным делом. Изучив вопрос, генерал Остин согласился с Одиерно, рекомендовавшего нам оставить восемнадцать тысяч военнослужащих. Я внимательно изучил цифры и задачи советников, понимая, что министру Панетте нужна моя независимая оценка задач и необходимой численности войск. Министру я сказал, что согласен с генералом Остином. С точки зрения стратегических интересов Америки я не видел никакой жизнеспособной альтернативы.

Но вместо восемнадцати тысяч военнослужащих Белый дом полусерьезно предложил символическое присутствие в виде 3500 человек (цифра, не имеющая под собой никакой аналитической основы, о которой я бы знал) при условии, что иракский парламент проголосует за строгие условия защиты наших сил от иракского судебного преследования. Эта оговорка оказалась ядовитой пилюлей. Белый дом знал, что раздробленный иракский парламент никогда не сможет объединиться и согласиться на такие условия. У нас были и другие законные способы защитить американские войска от такого преследования. Но это ничего не изменило. В октябре 2011 года премьер-министр Малики и президент Обама договорились, что до конца года все американские войска покинут страну.

— Сегодня я могу сообщить, что, как и было обещано, оставшаяся часть наших войск в Ираке возвращается домой, — заявил президент. — Мы оставляем после себя суверенный, стабильный и самодостаточный Ирак.

Слова «суверенный, стабильный и самодостаточный» никогда не использовались ни в Пентагоне, ни в Государственном департаменте, я также не встречал их ни в одном разведывательном отчете. «После всего, через что мы прошли, и после всех потерь, которые мы понесли, — подумал я, — конечно же, это не более чем сдача».

— Вы знаете, я говорю то, что имею в виду; и имею в виду то, что говорю, — сказал Обама осенью 2012 года. — Я говорил, что закончу войну в Ираке, и я ее закончил.

Риторика не прекращает конфликты. Когда влияние Америки фактически исчезло, премьер-министр Малики посадил в тюрьму множество суннитов, изгнал их представителей из правительства и отказался направлять средства в суннитские районы, фактически лишив треть страны права голоса. Ирак снова погрузился в эскалацию насилия. Это было похоже на замедленную съемку автомобильной катастрофы. Вскоре все сунниты восстали, а иракская армия превратилась в пустую, бессильную оболочку, позволив, как и предсказывало ЦРУ, вернуться, словно ордам варваров, террористам. Летом 2014 года средневековое зло под названием ИГИЛ восстало, подобно птице феникс, и пронеслось по западному Ираку и восточной Сирии, разгромив иракскую армию и установив свой убийственный халифат. Потребуются долгие годы и десятки тысяч жертв, а также невыразимые страдания миллионов невинных людей, чтобы разрушить географическую власть ИГИЛ. Все это можно было предсказать и предотвратить.

Поддержка сектантского премьер-министра Ирака и вывод всех американских войск, исходя из условий того времени, стали катастрофическими решениями. Ту же динамику — игнорирование реальности — я наблюдал, в 2001 году, когда мы позволили «Аль-Каиде» и бен Ладену сбежать в Пакистан, и снова в Фаллудже в 2003 году, когда наше наступление остановили на полпути. Теперь я видел это снова. Это не было недостатком взаимоотношений военных и гражданских лиц, или ошибкой демократов, игравших против республиканцев. Все было гораздо глубже. На самом верху, как тогда, так и сейчас, царила аура всезнания. Оценки разведывательного сообщества, наших дипломатов и военных были исключены из круга принятия решений.

После этого некоторые политические лидеры назвали это провалом разведки. По сути, ее сделали козлом отпущения, поскольку нас предупреждали, что террористическая группа, связанная с «Аль-Каидой», придет снова, но эта оценка была проигнорирована. Неприятно слушать, как любой лидер обвиняет своего предшественника, особенно если так поступает политический лидер в ситуации, о существовании которой он знал, когда баллотировался на свой пост. Мудрый лидер должен считаться с реальностью и заявлять о своих намерениях и замыслах, а также о том, какой уровень обязательств он готов вложить для достижения этой цели. Затем он должен поверить в то, что его подчиненные знают, как это осуществить. Мудрое лидерство требует сотрудничества, иначе оно приведет к провалу.

*****

После ужина с вице-президентом я вылетел в Кабул. Эту войну мы вели уже десять лет, но признаки прочного прогресса здесь отсутствовали. За десятилетие после того, как «Аль-Каида» сбежала из Тора-Бора в Пакистан, талибы восстановили контроль над южными и восточными районами Афганистана. Находившиеся под командованием генерала Дэйва Петреуса 32000 американских военнослужащих и 17000 солдат союзников принимали активное участие в боевых действиях наряду со 150000 афганских солдат. Я хотел, чтобы СЕНТКОМ сделал все возможное, чтобы помочь военным усилиям.

Вскоре Дэйв позвонил мне с тревожным сообщением.

— Джим, ты не поверишь, — сказал он. — У нас есть толковые правила ведения боевых действий, однако на всех нижестоящих уровнях командования их ужесточили. Войска, отправляющиеся в патрулирование, обескуражены. Там считают, что правила не позволяют им открывать ответный огонь. Поэтому я заявляю, что правила ведения боевых действий устанавливаю я и никакая подчиненная инстанция не может вводить дополнительные ограничения. Но в прессе могут написать, что я не защищаю гражданских лиц, поэтому я предупреждаю тебя.

Я сразу понял его проблему. В пехоте мы с Дэйвом выросли на том, что если капрал в головном дозоре кричал, что ему нужна огневая поддержка, он ее получал. Теперь же капрал сталкивался с запутанным циклом принятия решений. Когда я непосредственно командовал теми, кто шел в бой, я определял условия использования сил и средств: Включайте разум, прежде чем нажимать на спусковой крючок. Во-первых, не причиняйте вреда невиновным. Прежде чем стрелять, определите цель. В редких случаях, таких как бой на дамбе Хадита, когда имело место плохое суждение, я оглашал свои решения, чтобы каждый солдат знал, к каким выводам и почему я пришел. Это укрепляло этическую позицию, проявления которой я ожидал от своих дисциплинированных солдат.

Но теперь каждая жалоба о жертвах среди гражданского населения, какой бы неясной она ни была, приводила к расследованию. Враг быстро научился выдвигать ложные обвинения, и соответственно их число росло. Расследования требовали проведения допросов со стороны юристов и следователей, что вело к сбоям