стороны должны были быть вежливыми, а не прямыми и жесткими. Более всего ему не нравилось, когда содержание разговора доводилось до лиц, не принадлежащих к его окружению. Но Фридрих умел быть в высшей степени деликатным, особенно с незнакомцами, неуверенными в себе или растерянными. Бедный учитель-викарий шел в Потсдам из Йены, находящейся за 250 миль, с какой-то жалобой и совершенно без денег; в садах Потсдама он был представлен королю несколькими находящимися в увольнении офицерами, которые, желая подшутить, сказали ему, как себя следует вести. Фридрих внимательно выслушал все, удовлетворил его жалобу и лично позаботился, чтобы голодного викария накормили в Сан-Суси.

Те, кто имел опыт, знали, что лучше дать королю возможность выговориться и помолчать, когда на него находит охота пошутить, им было известно, что Фридрих уважает искренние мнения с разумной аргументацией, а откровенность самого Фридриха является своего рода комплиментом — король считал, что двусмысленность оскорбительна. Все высоко оценивали широту его взглядов и способ ведения беседы, вежливые обороты речи, остроумие, красоту выразительного голоса — если не считать некоторую эксцентричность: Фридрих произносил «т», как «д». «Он облагораживал любую тему, — говорил принц де Линь, сам приятный и одаренный человек. — Он мог подхватить первые сказанные вами слова и повернуть их так, чтобы извлечь из них очень интересный предмет для разговора». Все находили занимательным беседовать и, видимо, спорить с Фридрихом, даже когда это было страшновато.

Как и при других дворах, здесь возникали неловкие ситуации. Но никогда не было ничего подобного тому, что произошло в июле 1750 года, когда в Берлин вновь приехал Вольтер.

Глава 10

РАСПЛАТА ЗА ИЗВЕСТНОСТЬ

Фридрих, занятый войнами и управлением королевством, теперь реже обменивался письмами с Вольтером. Топ посланий короля становился все более самоуверенным, твердым, все менее просительным, не как при обращении ученика к учителю, а как равного искателя истины к равному. И возможно, именно этот изменившийся тон поразил и несколько смутил адресата. Вольтер прекрасно осознавал свое положение — он император европейской мысли. А императоры не терпят равных себе. Фридрих теперь без опаски высказывал мнение в отношении какой-либо книги в бескомпромиссных выражениях человека, не ожидающего возражений. Это продолжалось несколько лет. «Анекдоты о личной жизни Людовика XIV доставили мне удовольствие, — писал он в декабре 1746 года, — однако не могу сказать, что я нашел там нечто новое… в каждом столетии авторов-современников обвиняют в том, что они становятся жертвами либо горькой сатиры, либо глупой лести». «J’ai ètè ravi, — говорил король Вольтеру, — de voir les changements et les additions que vous avec fait à votre ode»[146]. Это вовсе не язык робкого ученика.

Фридрих тем не менее дал попять, что ожидает еще одного визита этого маститого мыслителя в Берлин: «J’ai la folie de vous voir!»[147] — написал он в июне 1749 года. Как в прежние дни, они обменивались литературными замечаниями, и Фридрих спрашивал одобрения или совета по поводу собственных сочинений, особенно стихотворных. В ответах Вольтера сквозила лесть: «J’ai toujours pris la libertè de vous aimer»[148], — но он тут и там постоянно вставлял язвительные замечания. Он прослышал, что д’Аржан, имевший прозвище Исаак, позволял себе делать нелюбезные замечания о предыдущем посещении Вольтером Берлина. Д’Аржан и вправду раскусил его, но… «Я от всего сердца прощаю его, лучшего в мире друга», — говорил Фридриху этот славный малый каким-то уж слишком сладким голосом.

Вольтеру было пятьдесят шесть лет. В последнее время условия его жизни и репутация были изменчивыми. После нескольких неудач Вольтера в 1746 году избрали во Французскую академию, ему удалось ненадолго вновь завоевать расположение Людовика XV, написав в 1745 году либретто для комедийного балета на музыку Жана Филиппа Рамо к свадебной церемонии дофина. Однако он по-прежнему оставался объектом как глубоких симпатий, так и антипатий, и некоторая благосклонность двора далеко не везде способствовала росту его популярности. Вольтер жил в доме своей любовницы, маркизы де Шатле, в Лотарингии.

10 сентября 1749 года маркиза умерла при родах, младенец также вскоре умер. Ей было сорок три года[149]. У него больше не было причин отказываться от поездки в Берлин, если Фридрих так этого хочет, но Вольтер не знал, насколько без личных контактов в течение шести лет сохранились их прежние отношения. Его не порадовали бы слова Фридриха, сказанные Альгаротти, что благородный гений в Вольтере уживается с низкой душой — «злобной обезьяны, но он мне нужен для занятий французским языком». Вольтер попросил Фридриха почтить его крестом Pour le Mèrite (За заслуги), высшей наградой Пруссии и не дождался никакого ответа.

В конце декабря 1749 года он получил от короля длинное и вежливое письмо, в котором тот выражал надежду, что Вольтер приедет в Берлин в течение будущего года, затем последовало другое, содержавшее восемьдесят четыре строки королевских стихов. Вольтер был в восторге. Потребовалось время, чтобы урегулировать дела во Франции, но уже в июне 1750 года он отправился в Пруссию. Его решение прохладно встретили при французском дворе, а Людовик XV отвернулся от него. В Париже уже не надеялись, как когда-то, что обласканный королем Пруссии Вольюр сможет влиять на политику в полезном для Франции направлении.

В их отношениях появился холодок. Вольтеру более, чем прежде, требовались деньги; кардинал Флери, нуждавшийся в его услугах, умер. Фридрих казался вежливым, но гораздо более уверенным в литературных вопросах, в которых раньше признавал себя учеником. Он очень чувствительно относился к оценкам своих сочинений, особенно стихотворных. Его пугала мысль, что произведения попадут не в те руки. Когда Валори попросил подарить ему написанную королем поэму, о которой он слышал и хотел послать Людовику XV, Фридрих вежливо отклонил просьбу, сказав, что питает к Людовику XV самые добрые чувства, но книга может попасть к теологам, политикам, суровым критикам! Тогда насколько нелепо все может обернуться! Король — и пишет поэму шестистопным стихом, открывает рай и ругает землю! Немец — и пытается рифмовать по-французски! Щепетильность Фридриха в отношении своего положения и репутации — как и щепетильность Вольтера — вполне понятна.

Вольтер добрался до Берлина 10 июля 1750 года и в тот же день отправился в Потсдам, где ему передали приветственное четверостишие от Фридриха. Его племянница, молодая вдова мадам Дени, с которой он состоял в любовной связи, получила распоряжение распродать личные вещи во Франции и приехать к нему, как только сможет. Сначала все, казалось, шло прекрасно. Вильгельмина посетила в августе Берлин и была очарована Вольтером. Фридрих, тоже в августе, назначил его