Только в июне девяносто первого, когда вся Москва бурноготовилась к выборам первого президента России, ему разрешили вставать иходить. Еще через две недели его перевели в закрытый санаторий, определивдополнительный срок для полной реабилитации. Несколько раз приезжал Трапаков,передавал приветы от знакомых и приносил такой любимый и оттого такой желанныйчерный хлеб. Трапаков часто смеялся, что этот хлеб — самый большой дефицит вМоскве и он достает его по большому блату. Ему не давали читать газеты, но дажеиз обрывков разговоров, даже из радиопередач он понимал, что в стране идуткакие-то невероятные процессы, непонятные ему, непредсказуемые и сложные.

А в один прекрасный день к нему приехали сразу несколько человек.

Того, кто шел впереди, он не знал. Это был незнакомец сжесткими, волевыми чертами лица. Он постоянно оборачивался и что-то спрашивал уидущего следом генерала Дроздова. Юджин вдруг вспомнил, кто именно стоял рядомс ним в ту роковую ночь, когда его ранили. Он узнал и Дроздова, приехавшего кнему с этим незнакомцем. И идущего за ними худощавого подтянутого человека,которого он видел до этого лишь в Москве, и слышал, что он работал в Нью-Йорке.Это был генерал Соломатин, руководитель одного из отделов ПГУ КГБ.

Юджин чувствовал, как начинает дрожать пробитая левая нога.Опираясь на палку, он ждал, словно стесняясь своего ранения, когда они подойдутк нему.

И лишь затем шагнул к незнакомцу и почти по-военному четко,доложил о своем прибытии, обращаясь к неизвестному «товарищ генерал».

Незнакомец вдруг крепко обнял Юджина.

— Вот ты какой, — улыбнулся он, — давномечтал с тобой познакомиться, полковник.

И Юджин вспомнил, что Трапаков уже говорил ему о новомруководителе разведки Советского Союза генерале Леониде Шебаршине.

А потом они сидели за столом и вспоминали связных и друзейполковника.

Вспоминали погибшего Тома Лоренсберга, связного Юджина вТехасе, который, поняв, что его разоблачили, выбрал для себя пистолет. Юджинузнал, что у погибшего осталась в Москве семья.

Приехавшие генералы разведки были не просто офицерами КГБ.Они не были ни «комсомольскими назначенцами», случайно попавшими в аппаратразведки, ни «партийными вожаками», обучающими профессионалов основаммарксизма-ленинизма.

Они стали самыми опытными, самыми лучшими резидентами КГБ вдругих странах.

Каждый из них знал, сколь тяжел труд разведчика. Ибо каждыйиз них прошел собственную школу выживания, прежде чем стал генералом. Именнопоэтому все трое понимали, сколь невероятен подвиг Юджина, сумевшегопродержаться целых семнадцать лет на нелегальной работе. Никто и никогда донего не мог похвастаться подобным сроком.

Даже легендарные Рудольф Абель и Конон Молодой не находилисьза рубежом такое длительное время. В истории советской разведки были люди,которые работали многие годы на КГБ. Но это были завербованные агенты, живущиепод своими настоящими именами и не рискующие ежеминутно быть раскрытыми. И всамом конце, перед расставанием, Шебаршин, улыбаясь, достал погоны капитана,потом майора, потом подполковника и, наконец, полковника. Четыре парыофицерских погон вручил он Юджину как награду за его мужество. И достал сразунесколько коробочек.

— Я должен тебе читать все эти указы, — серьезносказал начальник ПГУ КГБ СССР, — но, думаю, не стоит. Сам прочтешь. Заоперацию в восемьдесят пятом тебе присвоили звание «Герой Советского Союза».Здесь еще ордена Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды. Посмотришь потом,на досуге.

— Поправляйся, — пожелал на прощаниеДроздов, — мы тебя все будем ждать.

Генералы уехали, а он, вернувшись к себе и сложив всенаграды на столе, задумчиво смотрел на них. Это была зримая концентрация егосемнадцати лет, проведенных за рубежом. Практически это был итог его жизни. Онвдруг вспомнил Сандру, Марка и застонал от нахлынувшей боли. Как они там безнего?

Вот уже столько месяцев? Почему он им не позвонит? Онвскочил, но, осознав, где именно находится, растерянно опустился на стул.

Эта боль преследовала его в тяжелых снах и воспоминаниях,пробуждающихся в ассоциативных цепочках. А через два дня к дому подъехала ужедругая машина, и из нее вышел Трапаков, поддерживающий какую-то с трудомпередвигавшуюся седую женщину.

Вначале он даже не понял, почему Трапаков привез к нему этунезнакомую пожилую женщину. Но когда она до боли знакомым жестом поправилапрядь волос, он, хватая воздух губами, словно задыхаясь, бросился к ней. Этобыла его мать.

Он целовал ее лицо, руки, плечи, словно просил прощения загоды ее вынужденного одиночества. А она смотрела на своего повзрослевшего сынаи не верила глазам.

Перед ней был тот, другой, улетавший из страны семнадцатьлет назад, молодой, красивый, жизнерадостный парень. Этот стоящий перед нейгрузный, уже в летах мужчина не мог быть ее сыном. Он не мог так постареть иизмениться. Но руки уже гладили его седую голову, а губы словно против волишептали ласковые слова…

Потом многие ему говорили, что он сильно поседел именнопосле этого дня. Может быть, это был всплеск эмоций, направленный выход которымон не давал целых семнадцать лет.

Первого августа он впервые приехал в Ясенево, гдерасполагался центр советской разведки. И первый раз вместе с Сергеем Трапаковымпрошел по местам, которых он никогда не видел и о которых получила лишь смутныеобрывки сведений там, в Америке. Он ловил себя на мысли, что даже здесь, срединемногих людей, которые знали о его миссии в Америке, он продолжал считать себяиностранцем.

Словно привычка мыслить по-другому, говорить по-другому,одеваться по-другому сказывалась на всем его поведении и даже на мышлении.

В кабинете Трапакова, переведенного к тому времени сДальнего Востока снова в Москву, они отмечали возвращение Юджина. Сам Крючков,когда-то много лет назад возглавлявший советскую разведку и отправлявший своегоагента за границу, обещал принять его сразу после выхода на работу. Врачи былиубеждены, что он сможет через месяц приступить к активной деятельности. Былоусловлено, что он выйдет на работу первого сентября тысяча девятьсот девяностопервого года.

Но наступило девятнадцатое августа… Сначала он не понимал,что именно происходит. Вернувшийся после многолетнего отсутствия с устоявшимсяменталитетом западного человека, он искренне возмущался: как могли руководителистраны пойти на ГКЧП, предать своего президента, обмануть людей, так доверявшихим?! Два дня томительного ожидания ни к чему ни привели. Он приехал в Ясенево,где двадцать первого августа уже сжигали документы. Обстановка была не простосложной — панической. С минуты на минуту ожидали разъяренных людей у вороткомплекса. Разведчики хорошо знали, как происходили подобные события в ГДР,Чехословакии, Румынии. Особенно в последней стране, где в угаре революционногоэнтузиазма восставшие устроили скорый и не праведный суд, казнив Чаушеску и егожену.