— Вы были в Германии? — спросила она. Видимо,несчастной женщине не говорили, где именно находится ее муж. Просто в силусвоего разумения она считала, что немец Эдуард должен обязательно работать вГермании.

Караев решил ее не разочаровывать.

— Был, — сказал он, — мы с ним очень дружили.

— Садитесь, — предложила женщина. Даже последниеего слова ее не очень взволновали. Последний раз она видела мужа еще в конце семидесятых.И он давно уже превратился в этом доме в семейную легенду.

Полковник сел. Он чувствовал себя неловко, словно непонятнозачем побеспокоил прах мертвеца.

— Вы знаете, как он умер? — вдруг спросилаженщина. Спокойно, без надрыва.

— Знаю.

— Он не мучился?

— Нет. — Он не мог сказать этой несчастнойженщине, что ее муж застрелился. Сегодня она этого просто не поймет. Всеидеалы, в которые они верили, оказались осмеянными и разрушенными. И говоритьсегодня о том, что ее муж решил тогда остаться верным своим идеалам, былослишком больно. И не нужно.

И хотя Эдуард Фишер, или Том Лоренсберг, служил не режимумаразматиков, умиравших один за другим, не системе, столь же изощренной, скольи загнивающей, омерзительной, а своей стране, сохраняя верность данной присяге,это сегодня объяснить было невозможно. И поэтому полковник молчал.

— Он просил вас что-нибудь передать? — сноваподала первой голос женщина.

— Нет. Там это было невозможно, — честно призналсяКараев. — А как у вас дела? Вы получаете за него пенсию?

— Да, конечно, — чуть улыбнулась женщина, —на килограмм масла как раз хватает. Мне объяснили, что он был всего лишьмайором. Указ о присвоении ему звания полковника вышел, но он погиб, и поэтомуего отменили или не присвоили, я так ничего и не поняла. Вот и получаю пенсиюза погибшего майора.

Полковник молчал. Он сжал зубы так, что начали болеть скулы.Не нужно было даже осматриваться, чтобы увидеть, как живет эта несчастнаяженщина.

— Может, я могу чем-то вам помочь? — подчиняясьсвоему внутреннему порыву, спросил он.

— Нет, спасибо. — Она подняла один из платков инакрыла им голову. — У нас все есть.

— У вас ведь была дочь? — спросил он. — Ейсейчас, должно быть, двадцать два или двадцать три года.

— Была, — подтвердила женщина.

— С ней что-то случилось? — холодея, спросилполковник.

— Нет. Она жива-здорова. Даже слишком здорова, —почти равнодушно ответила мать, но он заметил блеснувшие глаза женщины.

— Ирина, — мягко спросил он, — сколько вамлет?

Она стащила с головы платок.

— Я вам кажусь очень старой? Да? Это у меня больныепочки. Мне говорят, нужно выехать на курорт, а разве я могу сейчас себе такоепозволить? И куда выезжать? Везде война.

Он молчал.

— Сорок четыре, — сказала она. — Мыпоженились с Эдуардом сразу после окончания института. Тогда все казалось такимпрекрасным.

— Вы не работаете? — понял он.

— Нет. У меня инвалидность второй группы. Поэтому я иполучаю пенсию.

— А ваша дочь?

Женщина тяжело вздохнула. Потом сказала, не глядя на гостя.

— Она работает. В ночных барах танцует.

Он нахмурился, словно она его ударила. Потом встал.

— Я не знаю, будет ли вам от этого легче, я не знаюничего о ваших с ним отношениях, но я должен сказать вам, Ирина, что вы можетегордиться своим мужем. Он был настоящим человеком и… — полковник стеснялсяэтого слова, но все-таки сказал:

— …подлинным патриотом своей страны. Он был героем,Ирина. И погиб как герой. Вот и все, что я хотел вам сказать. Извините, чтопришел и побеспокоил вас.

— Да, — кивнула она. И вдруг плотину ее равнодушиясловно прорвало, и она беззвучно заплакала.

— Эдик! — звала он своего мужа, твердянеподвижными губами. — Эдик!

Полковник подошел, положил руку на ее плечо.

Потом опустился перед ней на корточки.

— Ирина, — мягко сказал он, взяв ее руки всвои, — много лет назад, еще в восемьдесят втором, он спас мне жизнь. Выменя понимаете? Я хочу хоть чем-то вам помочь. Скажите мне, где работает Лена.

Она назвала адрес. Поцеловав ей руки, он поднялся, досталвсе деньги, что были у него в карманах. Вчера им выдали зарплату за два месяца.

— Это вам, — сказал он, — не отказывайтесь,пожалуйста. — И вышел из комнаты.

Бар, где должна была танцевать молодая женщина, он нашелсразу. В это время вечера там было тихо, основные посетители появлялись последесяти. Он прошел в служебные помещения.

— Кто вам нужен? — появился какой-то здоровыйпарень лет двадцати. Он был одет в спортивную форму «Адидас».

— Вы здесь живете? — вежливо спросил полковник.

— Нет, — удивился парень, — а чего?

— Вы в таком виде, — показал на его формуКараев, — я думал, вы после тренировки.

Парень нахмурился, соображая, обидеться или нет. А полковникуже открыл дверь небольшой комнаты-уборной.

Раздался девичий крик — в комнате переодевались девушки.Парень в форме, стоявший позади Караева, схватил его за руку.

— Уходи отсюда!

— Мне нужно поговорить с Леной, — попросилполковник, — я друг ее отца.

— Тоже мне друг, — засмеялся парень. — Ладно,иди говори. Когда выйдешь, сочтемся. Девочки у нас хорошие, ласковые, сразудоговоришься. Но долю нам давать должен.

— Обязательно, — поморщился Караев, входя вкомнату.

Там уже сидели на стульях две длинноногие испуганныедевочки. Одна была чем-то неуловимо похожа на мать.

— Вы Елена Фишер? — спросил Караев.

— Нет. Я Лена Хохлова, — ответила девушка.

— Да, конечно, — согласился полковник, он мог бы исам догадаться. При существовавшей в стране к началу восьмидесятых годов почтиофициальной политике антисемитизма называть девочку фамилией Фишер было нельзя.Невозможно доказывать каждому, что это немецкая, а не еврейская фамилия. ХотяЭдуард Фишер мог быть и евреем. Разве это что-то изменило бы в их отношениях?

— Девочка, — попросил полковник другуюдевушку, — может, вы нас оставите одних? Та кивнула головой и вышла изкомнаты.

— Что надо? — спросила Лена, едва за подругойзакрылась дверь. — Я ведь так просто ни с кем не еду. Заранее нужноплатить.

— И много? — спросил Караев. Почему-то нестерпимозаныла пробитая грудь.

— Триста баксов, — она врала. Обычная такса былане больше ста пятидесяти.