– Как на что? – растерялся от такой очевиднойглупости пан Казик. – На что в кабак ходят, как не пить?

– Пи-ить… – задумчиво протянул рыжий,почесав в затылке. – Вона чего захотел. Понятненько… Да только беда, пан,ниц с тэго не бендзе, – сказал он почти сочувственно, и пан Казик сперваспросил:

– Почему ничего не выйдет?! – атолько потом сообразил, что москаль говорит по-польски.

Ну, само по себе это не было чем-тонеобыкновенным, потому что многие наиболее смышленые русские набрались отчужеземцев всяких словечек, так что частенько можно было услышать, особенно вкабаках или лавках: «Прошу пана!» или даже «Пшепрашам бардзо!» Ну а этот заучилболее сложное выражение, да вряд ли понимает его смысл. Как это может быть,чтобы человек, пришедший в кабак выпить, причем не на дармовщину, а за деньги,не мог получить желаемого?!

– Почему ничего не выйдет? – спросилпан Казик, и рыжий покачал головой:

– Да так. Нынче ляхам в городе ничегопродавать не велено. Ни съестного припасу, ни порохового зелья, ни сена, ниводы. Ну и тем паче не велено зелена вина им наливать.

– Да кем не велено?! – возмутилсяпан Казик.

Он не ждал ответа, однако ответ был дан:

– Приказ князя Шуйского.

– Князя Шуйского?! – изумился панКазик. – Да кто он такой, чтобы что-то запрещать или позволять нам,шляхтичам? Ведь мы наемники вашего государя, мы служим только царю. А развеШуйский царь?!

– Пока нет, – покладисто кивнулрыжий. – А как дальше будет, то знают один лишь Бог и его святые.

– Ты городишь невесть что, – осерчалпан Казик, коему изрядно надоело такое балагурство. – А ну, пропусти меняв кабак!

– Не, пан, – покачал мужик своейрыжей кудлатой головой. – Не ходи туда. Не надо.

– Отчего ж мне туда ходить не можно?

– Побьют, вот отчего.

– Отчего ж побьют? За что?

– Экий ты, пан, непонятливый! –рассердился рыжий. – За что да почему! С тобой можно разговаривать толькопосле хорошего обеда, не то с голоду непременно помрешь. За что, за что побьют!За все! За то, что лях, вот за что.

Тут пан Казик просто остолбенел от возмущения.

– Lacrima Christi! [59] – воззвал он, сам чуть не плача,обращаясь ко всему этому враждебному деревянному городу. – Да что ж этотакое, Москва?! Мы вам дали вашего царя, который обещал нам всю свою казну, атеперь нам же не дают ни еды, ни питья, ни пороху?! Да ведь именно нашимиружьями мы добыли вашему царю победу!

В ту же минуту пан Казик устыдился своегожалобного голоса, однако взгляд неприветливых бледно-голубых глаз москаляпотеплел.

– Да будет тебе убиваться! – сказалон сочувственно. – Подумаешь, большое дело – отравиться не дали! Да зналбы ты, какое пойло Епиха-кабатчик в кружки наливает – не отплюешься потом. Тымне лучше вот что скажи, пане ляше… ты бабу хошь?

– Какую бабу? – опешил отнеожиданности пан Казик.

– Что значит – какую? – изумилсярыжий. – Бабу не видал? – И он очертил в воздухе некую фигуру. –Обыкновенная баба: коса, да глаза, да две титьки, сзади задница, а промеж ногдырка для мужика. Да ты лучше поверни кочан да глянь, вон она, баба стоит.

Пан Казик послушно повернулся. И впрямь баба…Солнце светило ей в спину, а шляхтичу – в очи и смотреть мешало, однако и такбыло видно, что рыжий все рассказал правильно: титьки, задница… надо полагать,все другое перечисленное тоже имеется.

– Эй, Манюня, – небрежно окликнулрыжий. – Приголубь красавчика, слышь? А уж он тебя не обидит, верно, панеляше?

– Ладно, – ласково отозваласьМанюня. – Пошли, что ль, красавчик, я тебя приголублю. Только ты уж меняне обидь!

И она направилась было к Казику, явнонамереваясь распахнуть перед ним объятия, однако остановилась и обиженноподжала губы. И было с чего! Ведь лях, вместо того чтобы немедленно облапитьсдобную красотку и наградить ее крепким поцелуем, отчего-то замахал на нееруками и попятился, сделавшись при этом лицом впрозелень, а телом трясясь,словно кулага [60].

– Сгинь, – пробормотал он чутьслышно. – Сгинь-пропади, сила нечистая! Apage, Satan! [61]

Езус Христус… Небось помянешь сатану! Небосьвоззовешь к Господу! Ведь перед паном Казиком стоял не кто иной, как та самаядевка, которая сгубила дорогого друга, пана Тадека! Та самая, сгинувшая из-подстражи в Смоленске!

Пан Тадек признался, что увлекся девкою изабыл о своих обязанностях охранника. В это время неведомо кто поджег кухню иразбросал сено близ покоев панны Марианны. Девка молчала мертво, а ночьюисчезла неведомо куда, словно за ней прилетел сам дьявол, которому она,несомненно, служила. А скорее всего у нее был сообщник, который и пыталсяподжечь дворец. Он-то и помог проклятущей знахарке спастись!

– Сгинь, сгинь! – вскричал панКазик. – Ты ведьма, сгинь! – И вновь осенил себя крестным знамением.

– Слышь, Манюня, – удивленно сказалрыжий. – А ведь сей мужик тебя не желает, а?

– Ой, не желает! – надулась Манюня.

– И обижает, и бесчестит всячески…

– Ой, бесчестит! – провыла она,явственно готовая зарыдать в голос.

– Ведьмой обзывает. А разве ты ведьма,Манюня?! – проникновенно спросил рыжий.

– Ой, ну какая же я ведьма, Гриня? –удивилась шлюха. – Я честная девушка, хоть сзади ко мне подойди, хотьспереди!

– Слышь, лях! – окликнул рыжийГриня. – Подойди к Манюне хоть сзади, хоть спереди – всяко доволеностанешься.

– Пусть к ней бес подходит! –испуганно воскликнул пан Казик. – Они, говорят, с ведьмами знаются. Онаведьма, ведьма и есть. Сгубила друга моего, а сама живая и невредимая ушла изСмоленска!

Манюня взвизгнула, закрылась от пана Казикарукавом и бросилась под защиту широкой Грининой спины.

– Не возьму в толк, о чем сей ляхтолкует? – спросил тот, чуть нахмурясь.

Манюня что-то торопливо зашептала,подсовываясь то к правому его уху, то к левому.